Все правильно. Я это постигла на с
воем опыте, не внимая ни чьим советам, какими бы они мудрыми ни были.

БЕЗ «ДЕЛА»

На базар меня мама больше не пускала. А внизу, как назло, свистели мне мои д
рузья. Я предлагала маме свои услуги, вела себя так образцово, что это треб
овало какой-нибудь награды. Но мама хитрая. Она делала вид, что ничего не з
амечает.
А уж если удавалось вырваться! Ух! Я летела на базар, в условных местах нах
одила ребят… и Ч будь что будет! Не убьет ведь, правда! Ч гуляла до вечера
. Мы купались в Лопани, строили планы Ч на кого бы «навострить лыжи»!
А дома Ч экзекуция! Но что меня особенно поражало Ч мама безошибочно уз
навала, что мы купались в Лопани. Курточка сухая, шаровары сухие, голова и
трусы сухие, а она знает, что я купалась.
Ч Я тебе запретила влезать в эту грязную воду.
Ч Мамочка, дорогая, честное слово! Я не купалась, Ч говорила я, глядя на н
ее честными глазами.
Ч А это за вранье! Ч следовал очередной удар. А потом стояние на коленях
в углу. Лицом к стене. Там у меня было время все спокойно обдумывать, пораз
мыслить. «Вот придет папа, я ему все расскажу. Как он точно про нее говорил
Ч яга! Ну как она пронюхала, что я купалась?? Ну точно… чистая НКВД»…
А тут и нюхать было нечего. От меня за версту несло болотом. И опять надо ме
ня мыть. И опять Ч вода, керосин, мыло…
Мама выпускала меня гулять на короткие промежутки. Я стала ходить вокруг
госпиталя. Интересно: что едят раненые? Наверное, их хорошо кормят. Дома с
утра до вечера была одна фасоль. Так хотелось хлеба!
Проход на территорию был закрыт еще и досками. Я одну доску отодвинула и п
ролезла в дырку. Меня никто не остановил. Раненые удивленно смотрели на м
еня: как это я сюда проникла? А может, так и надо? Я немного прошла и останови
лась. На кроватях с колесиками лежали двое тяжелораненых Ч забинтованн
ые голова и грудь. «Киндер, шпрехен зи дойч?» Я показала на конец мизинца. О
дин тихо засмеялся… В спине, пониже лопатки, я вдруг почувствовала остру
ю боль, аж задохнулась. Кто-то швырнул в меня камешек. Повернулась. На меня,
шагах в двадцати, смотрел рыжий немец на костылях, без ноги: «Век раус, шай
зе менш… Фарфлюкте…» Я побежала к своей лазейке. Опять надо выбираться в
перед головой! Я наполовину пролезла, беспомощно болтала в воздухе ногам
и, а он все еще громко орал как ненормальный и выкрикивал новые и новые руг
ательства. «Заткнись ты! Рыжая кандала, тебя кошка родила!»
Все провалилось. Госпиталь меня больше не интересовал. При воспоминании
о нем на душе становилось неприятно и тяжело. На базар мне нельзя. Дела ник
акого нет. И даже тетя Валя подвела. «Продала» меня маме. Я ей призналась, ч
то, несмотря на честное слово, ворую. Она смеялась, говорила: «Молодец, доц
я!» А потом взяла и все рассказала маме. Никому нельзя верить. Ничего нельз
я рассказывать. Даже тете Вале. Как она потом «к доце» ни подлизывалась, с
ней я уже была начеку.

НАШИ ПРИШЛИ

Ч Люся, ну съешь хоть пару ложек. Возьми себя в руки и съешь… Ну ты же умреш
ь… Я тебя прошу. И тетя Валя тебя просит. Ради нас, ну дочечка!
Как ни старалась мама, но, кроме фасоли, на зиму больше ничего не запасла. С
оль давно кончилась. Фасоль я не могла проглотить. Я лежала целыми днями б
ез движения. Мама металась в поисках еды. Теперь она была бы счастлива, есл
и бы я по-прежнему ходила на базар и подкармливалась самостоятельно, но…
ходить я уже не могла.
Время зимы 1942/43 года Ч единственный черный провал в моей памяти за всю вой
ну. Все помню урывками: темно-темно, а потом просвет. А потом опять темно. Ко
гда бомбы взрывались недалеко, мама говорила: «Господи, вот бы р-раз-и все!
Ну нет же сил! Ну нет же сил! Больше не могу…» Я лежала. Мне было безразлично
. «Мама, наверное, права. А как же папа? Нет, пусть лучше бомба пролетит…»
Тетя Валя смотрела из наших замерзших окон на двор госпиталя: «Леля! Посм
отри, сколько раненых возят… Все новые и новые машины. Наверное, фронт сов
сем близко…»
По рассказам я знаю, что в Харькове это было страшное время. Беспрестанна
я бомбежка и перестрелка. Горели немецкие продовольственные склады. А лю
ди сидели дома Ч так было страшно. Рисковали только самые отчаянные…
Мама сказала, что меня на ноги удалось поставить тушеным мясом Ч тем сам
ым, о котором мы мечтали. Она все-таки оказалась среди тех, кто рисковал. Но
вкуса мяса я не помню.
Я встала на ноги, когда на улицах города было тихо. Ни одного выстрела. Тиш
ина… Эти часы затишья называли временем безвластия. Когда одни войска уж
е ушли, а другие еще не пришли. Я подошла к балкону. Госпиталя уже не было. На
дворе валялись гипсы, бинты, сломанные кровати на колесиках.
Ночью над городом стояло красивое зловещее зарево. Оно уходило высоко в
небо. Внизу красное, потом черное, а в небе серое. А в городе, внизу Ч тихо-т
ихо. Страшно.
15 февраля 1943 года Красная Армия первый раз освободила город Харьков. Когда
уже всюду раздавалось радостное Ч «наши», Ч мама меня осторожно вывел
а по ступенькам с четвертого этажа на Мордвиновский. Целую зиму я не была
на улице. Столько людей Ч все плачут, обнимаются. Мы спустились на Клочко
вскую. Тут входили войска… Какие они Ч «наши»? Может кто-нибудь знает пап
у? А может от него есть письмо? А вдруг мы сейчас его встретим?

Папа и мама перед войной часто проводили вечера в Доме офицеров. Я запомн
ила военных высокими, плечистыми и красивыми. Они охотно участвовали во
всех маминых аттракционах, шарадах, играх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33