»
Лаас в письме заверяет, что он думает только о Наадж и все время о ней — хотелось бы склонить голову ей на колени. Может ли Наадж быть в воскресенье в городе?
И она, успокоенная, отвечает:
«Ревность уже прошла. Не так уж это было и плохо. Можно пережить. Только бы видеть твои глаза. Мне кажется, не принадлежи ты мне целиком, я бы удовлетворилась даже частичкой тебя, была бы счастлива и десятой долей тебя. Куда счастливее, чем если бы обладала целиком тысячью других. Является ли это эгоизмом высшей или низшей формы, этого я не знаю.
У меня всегда была тоска по новому. Где бы я ни была, мне хотелось оттуда вырваться. Теперь это прошло. Теперь меня с неодолимой силой влечет та прямая, которая соединяет...
Дома уже неплохо. Меня словно тут и нет. И не брожу угрюмо по темным закоулкам. Даже ветер не причиняет больше печали. Осталась лишь тоска, тоска по тебе.
Будь паинькой и напиши, правда ли, что я в воскресенье смогу быть в городе. Дороги не засыпаны гравием, и сегодня даже выглянуло солнышко».
Они встречаются. Сидят рядом в кино. В этот приезд Лаас не останавливается у коллеги, и они не могут попасть в свою мансардную комнату. Обнявшись, бродят по улицам и к полночи заходят в какую-то гостиницу.
— Вам придется взять два номера, лишь семейные могут проживать вместе.
— Но мы состоим в браке,— не моргнув говорит он и записывает в книгу проживающих: «Яан Кельдер, моряк из Таллина, вместе с супругой».
Служащий недоверчиво усмехается, но все же предоставляет им номер. Просторный и чистый. Они любуются друг другом, пока в городке не отключают электричество, потом они опять становятся мужем и женою.
После этого Наадж притихает, охваченная грустью и печалью.
— Наадж, что с тобой?— утешает он.
— Я сказала тебе неправду,— говорит она в слезах.— Я не жила с тем парнем, Альбертом, между нами ничего не было, мы были только друзьями. Я боялась тебя, потому что не была уже девушкой, послушай, Лаас, не бросай меня! Ну скажи, ты ведь не уйдешь?— И она в страхе держит его за руку.
— Наадж, Наадж, никуда я не ухожу, я же с тобой.— И он гладит ее волосы. И тогда она, запинаясь, рассказы
вает. Каждое лето, пока отец был в тюрьме, они с братом жили на хуторе у дедушки. У дедушки у самого было семеро детей, и некоторые ее дяди были очень молодые, чуть постарше, чем она сама. Она была самой младшей, к тому же девочка, и почти все дразнили ее, особенно четырнадцатилетний дядя, о котором она уже говорила. Но тогда она не осмелилась сказать все. Однажды летом, когда она отогнала пастись коров — было ей тогда лет восемь,— дядя этот повалил ее и...
— Лаас, боже, боже! — в отчаянии произносит она.— Я не отпущу тебя!
— Дорогая, я сейчас ближе к тебе, чем когда-либо раньше.
Дальше Наадж не в силах говорить. Тишина становится все более напряженной. И он боится словами утешения прервать ее. Наконец он все же спрашивает, заставляя себя говорить спокойно и мягко:
— И что же этот дядя?
— Не надо! Не надо!.. Неужели не понимаешь, разве я должна...— Она резко обрывает себя, голос переходит в глухой шепот, и, кажется, кто-то другой выдавливает за нее: — Он... он...
Долгая тишина опять повисла в номере. Потом Наадж спрашивает:
— Ты меня презираешь?
Он лежит и ласкает ее.
Лаасу вспоминаются свои собственные дела, он старается быть великодушным и добрым, но не идет дальше мертвого молчания.
— Лаас, ты не прогонишь меня?— в отчаянии шепчет Наадж.— Жизнь была мрачной и безрадостной, теперь, когда ты появился, все изменилось. Лаас, ты не смеешь прогнать меня! Вот увидишь, тебе будет хорошо со мной — если только ты не прогонишь...
Нет, нет, она не была с Альбертом. Только боялась рассказать о дяде, но так как Лаас все равно бы понял, что она не девушка, то и выдумала эту историю.
У Лааса еще ясно сохранилась в памяти ночь в мансардной комнатке. В том, как Наадж отдавалась ему, не было и следа робкой неопытности, в любовных ласках она была раскованнее и смелее Мийи, матери ребенка. Пережитые в детстве страхи должны были оставить у нее чувство отвращения, боязни близости с мужчиной, и он не
может поверить, что после девятилетнего перерыва Наадж вторично потеряла с ним свою невинность.
Наадж снова становится печальной.
— Я уже поняла, что ты не поверишь мне, но так оно было. Я хотела отдать тебе все и не подумала, что ты...
— Я же с тобой, только я не понимаю всего, не могу осознать. Освободиться от чувства, что где-то в твоих словах есть недомолвка.
На глазах у Наадж снова слезы, она заклинает его поверить, что все было так, как она сегодня рассказала. И он пытается верить.
— Бедная маленькая девочка, что они с тобой сделали!— Он снисходительный и -милостивый. Так приятно играть роль всепрощающего, тем более что его любят и ради него обещают стать новым человеком.
Они обнимаются. Засыпают ненадолго, а когда он просыпается, то чувствует, как она гладит его волосы. Берут спички, зажигают свечу, смотрят друг на друга — и счастливы.
Лаас уходит расплачиваться, а когда возвращается, то застает Наадж дрожащей от страха.
— Можем ли мы уйти отсюда так, чтобы нас никто не видел и не узнал... Тебя так долго не было, мне стало не по себе. Вот возьми, потом прочтешь... Я написала, пока тебя не было.
Но Лаас любопытствует и читает тут же:
«Однажды утром я ощутила удивительное лучезарное счастье. Боюсь, что нас могут застать, но они не посмеют, потому что мы состоим в браке. Я — жена Яана Кельдера — моряка, родом из Таллина, и он пошел предупредить,
чтобы не вздумали сделать нам ничего дурного».
Наступила осень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77