Приземистый старичок встает со своего рабочего места, вокруг куски кожи, колодки и полу готовая обувь.
Лаасу привозят из дому продукты и дрова, жена сапожника готовит ему еду.
— Вчера вечером, когда вас не было дома, приходил Сандер, из Кообассяяре. Справлялся, не нужно ли возить гравий. Сказал, что знает вас и вашего отца.
— Гравий требуется только на дорогу в Ансуметса, больше никуда.
— Я тоже ему так сказал. Какой гравий теперь, среди лета. Сейчас господа носятся взад и вперед, и дороги уже должны быть разглажены. Вчера тут супруг госпожи Мийи, великий коммивояжер, привез еще одного господина, но у себя поселить было негде, приходили сюда справляться о жилье. Хоть бы одну комнату. Нет у меня для них комнаты. Послал к Тууле.
...Муж Мийи. Лицо Лааса исказила гримаса, рот перекосило, словно туда запихнули нечто безвкусное, причиняющее боль. Но Лаас видит, что сапожник разглядывает его, и делает попытку улыбнуться, говорит сравнительно спокойно:
— Отдыхающие должны бы приносить пользу здешнему люду, что-то все-таки перепадает.
— Я от них ничего не видел. Прошлым летом у меня был один деятель — за десять крон грудной ребенок в доме. Ну прямо как с войны пришел или из сумасшедшего дома. Раньше восьми-девяти о работе и помышлять не мог, видишь ли, господину моя стукотня на нервы действует. С тех пор...
Неужели они что-нибудь учуяли? Такой ли уж он простодушный, этот сгорбленный старичок? Раньше будто бы плавал на заграничном судне, на заработанные деньги купил себе дом, знает языки, волостной уполномоченный. Простодушной скорее могла быть его жена — но в этом маленьком поселке стоит упасть булавке, как об этом тут же все узнают.
— Но ведь сюда приезжают и богатые и разумные люди.
— Для богатых — Пярну и Нарва-Йыэсуу, чего им делать в нашей глухомани на Сааремаа. Есть тут у нас Саулин, гоняет по острову и торгует материей, такой ли уж у него с этого приварок. Разумный мужик не оставит без пригляда свою жену — мать двух детей. Позарился на девку, выписал ее на зиму в таллинскую контору. По весне приехали сюда вдвоем на утиную охоту, и ружье для приличия было с собой. Вскорости после того пошел слух, что разводится с женой. Не пойму я, почему одна баба может лучше другой быть...
— Да что там с мужика возьмешь, Мийя сама подвела себя под такой крест,— тихо добавляет жена сапожника.— Чужие дети — разве они забудут свою мать, какая бы она ни была. Будто ее с этим замужеством беда гнала. Отец оставил два больших дома, лавки дают доход. В Кообасеяяре лесное угодье, сама ученая и с лица — не урод. Говорят, был у нее на примете музыкант, из городских,— но с Саулином так все вдруг обернулось...
— Любовь, надо думать,— поддевает сапожник.
Лаас уходит в свою комнату. Рассеянно копается в чем-
то, затем берет велосипед и катит из поселка за двадцать километров, в прибрежную деревню. Есть дело. Вечером вернется назад.
1 Так в буржуазной Эстонии называли социал-демократов.
Ночью слышит тихий стук. Поднимается, открывает дверь, и они оказываются лицом к лицу.
— Мийя!
— Он вчера уехал, но в субботу вернется и останется здесь. Ты... должен быть благоразумным, ты не смеешь...
— Мийя! Мийя!
Щеки ее мокрые, и губы холодные, но они быстро согреваются, прижимаясь к губам Лааса.
— Милый!
— Несколько часов тому назад ты это же говорила другому.
— Да пойми ты, пойми, послушай... послушай,— и шепот ее переходит в плач. Она протягивает к нему руки, шепчет: — Милый!
Они забываются, хотя в окна уже заглядывает заря.
— Я задержалась у тебя...
— Не отпущу тебя — если уйдешь, должна вернуться.
— И без того, наверное, видели, что я здесь. В субботу гулянье, танцуй со мной — нет, не надо. Приходи в библиотеку... Ох, я не знаю, послушай, ты не смеешь приходить, должен потерпеть один год, подождать, тогда все выяснится — так быстро нельзя, ты не должен связывать себя со мной. Поищи себе помоложе, у которой нет детей.
— Я искал тебя!
— Целуй меня, целуй!
Она приводит себя в порядок и уходит.
Он стоит неподвижно у окна. Все у него в голове перемешалось. Он ждет утра, снова жена сапожника еле волочит свои ноги, а сапожник заводит выведывающий разговор. Потом Лаас отправляется к себе на работу.
В небе проносятся тучи. Когда Лаас выезжает из-за церкви, в лицо ударяет ветер, хватает за грудки и трясет его, будто обезумевший человек.
Возле дороги грохочет камнедробилка. Моторист и руководитель работ наняты уездной властью, ей подчиняются также поденные рабочие.
Зачем он явился сюда? Нужно ехать в Лыпесяяре, там выпрямляют дорогу и присматривает только один десятник.
К черту! Не желаю больше выравнивать господские тропки к любовным утехам.
Стальные зубья с треском крошат серый гранит, едут две крестьянские телеги, лошадей заносит, и приходится повозиться, чтобы провести их мимо. Поодаль два мужика вручную дробят камни, и их молоты порой просвистывают
почти у самых голов друг друга. Сейчас, сейчас... молот соскользнет — и голова раздробится, как яичная скорлупа. Ударивший оцепенеет — а его напарник навалится, как раненый зверь.
Несчастный случай — ну да.
Дробилка с грохотом грызет камни. Мужики ненадолго выпрямляются, смеются над чем-то веселым, и снова мелькают их тяжелые молоты. Ветер гнет сосны, того и гляди сломает, и море покрыто пенистыми гребнями.
Лаас возвращается. Делать ему тут нечего, мужики умелые, щебенка идет хорошая.
На двери красуется: «Районный дорожный мастер». Да-да, посмеивается он над собой, человек добился успеха. Даже телефон есть.
Во дворе запряженная телега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77