— говорит Наадж.
— Почему? Я рад, было очень уютно, даже оригинально.
— Оригинально... Вы... вы неискренний. Я знаю, вам все было противно, да и не могло быть иначе. Только я сама уже ничего не замечаю, отупела, свыклась со всем.
1 Искаженное Боттичелли.
Окна народного дома темные, но в волостном доме светится огонек.
— Вы бы все-таки остались, дорога скользкая. Жена секретаря хороший человек, поедете утром.
Лаас и Наадж стоят на крыльце волостного дома, укрываясь от дождя.
— Господин Раун, господин Раун!— доносятся пьяные голоса секретаря и сельского советника, которые отстали...
Лаас пытается возражать против того, что в доме Наадж было плохо. Книги, беседа — такой интересной ночи он давно не помнит.
Может, она позволит ему написать? И при свете угасающего карманного фонарика Наадж быстро нацарапала адрес.
Секретарь и советник уже подошли.
— Всего доброго!— говорит Наадж.
— Всего, всего доброго! — отвечает Лаас и пожимает ее мокрую от дождя руку.
Дождь не перестал и утром. Лаас выруливает на шоссе и медленно едет. Все вокруг чужое, незнакомое. Где же вчерашний дом? Серые, холодные, омытые дождем каменные здания. В отдалении, на поле, за двумя голыми осинками,— может, вот это странное зубчатое строение? Наверное, оно самое... Под драночной крышей сквозь дождь вроде бы виднеется какое-то окно.
Но мотоцикл продвигается вперед и при медленной езде, и Лаасу вновь приходится сосредоточиться на дороге. Наадж — девушка с похожим на славянское именем... И какая роль отведена в ее жизни Фрицу? Бедного донкихота? Или он может рассчитывать на большее? Он же остался ночевать, может даже целовал Наадж...
Лаас настолько захвачен воспоминаниями о вчерашней ночи, что с трудом удерживает мотоцикл на скользкой дороге. Можжевеловых полей сегодня вообще не видно. Заправляется в маленьком городке бензином и, весь в грязи, возвращается в Уулуранна.
Составляет два официальных документа, другого, более важного дела сейчас у него и нет, обедает и едет к торговцу Лыхмусу, возвращает мотоцикл. Чувствует какое-то странное возбуждение и все рассматривает нацарапанный
девушкой адрес. Написать? Но что? Знает ее один день. Сейчас четыре часа дня. Интересно, уехал ли оттуда Фриц? Конечно, и Фриц напишет, на первой же автобусной остановке, только что из того?
Еще кажется, что Мийя осталась где-то далеко, еще дальше, чем оставил он ее вчера вечером. Он мог бы позвонить ей, она, конечно, ждет, однако рука не поднимается взять телефонную трубку, вместо этого он берет ручку и пишет Наадж.
«Я все еще в каком-то хмелю. Очень хотелось бы увидеть Вас снова. Между прочим, не думайте, что я какой-нибудь донжуан. Я страстный книгочей, и большая радость встретить человека, тоже влюбленного в книги. Говорят, что для пьяницы вино слаще, когда он пьет его с собутыльниками, думаю, что, осмысливая вместе с Вами некоторые прочитанные страницы, я бы лучше понимал их. Надеюсь, Вы отзоветесь на мое письмо, хотя бы парой строк. И если напишете, то сообщите, получили Вы недавно или одновременно с моим письмом что-нибудь от Фрица. Мое любопытство странное, но прошу Вас не слишком над ним смеяться!
Хотелось бы увидеть Вас. Всего доброго! Л. Раун».
Ответ приходит столь же быстро.
«Утром я слышала, как Вы уезжали. Не могла уснуть, сердце колотилось громко и часто. Видно, от бессонницы. Меньше всего я могу считать Вас волокитой. Я не знаю, в чем больше смелости: в молчании или в разговоре? Я невероятно благодарна Вам за тот вечер. В серых буднях это всего мгновение, но волшебное, как синекрылая чудо-цти- ца. Простите. У меня, видимо, помутилось в голове. Вечер, мертвая тишина. И какое-то странное состояние.
Хотелось бы назвать Вас другом. Вы разрешите? В ответ обещаю быть лучше, чем я есть. Иногда я такой и бываю. Возможно, я все-таки завидую той, книжной девочке. Рядом с ней живет другая, довольно бедная, дрожащая и голодная. Если бы я могла говорить с Вами, я бы не ныла.
Хочу, чтобы Вы вообще не ставили меня рядом с Рехой. Это вызывает во мне чувство протеста. Между прочим, разве Вы никогда не замечали, что добрый Фриц должен быть постоянно в кого-то влюблен, иначе его эстетическое начало страдает.
Меня вдруг охватил ужасный страх, я вся горю. Но Вы, конечно, не станете смеяться надо мной. Напишите мне сразу. То есть, разумеется, тогда, когда у Вас будет время и желание.
Вижу много удивительных снов. Например, выходят ночью из земли картофелины и катятся при полной луне по мокрому полю. Прямо в подвалы и в закрома. А я сижу в комнате и читаю умные книги, на лбу три многозначительные морщинки.
Я тоже хочу видеть Вас. Доброй ночи. Наверняка Вы сейчас спите или засыпаете.
«...Прямо в подвалы и в закрома. А я сижу в комнате и читаю умные книги, на лбу три многозначительные морщинки...»
Лаас гладит письмо и видит перед собой только темные глаза Наадж. Ему неловко за свою робость, которая налицо в первом письме, и теперь он пишет смелее. Желая предложить ее вниманию нечто особое, шлет ей тетрадь с заметками о прочитанных книгах, некоторыми мыслями, а также ранее написанными на первой странице и обращенными к Мийе словами. Он не вырывает эту страничку, лишь перечеркивает красным карандашом и приклеивает ее в двух местах к обложке.
Всяческого тебе добра, Наадж!
В воскресенье в Уулуранна снова праздничный вечер. Лаас танцует с Мийей, но старается не смотреть ей в глаза. И все-таки ждет ее после окончания вечера на дороге. Они идут медленно, он в ожидании вопросов, а она — боясь спрашивать. И чем ближе конец дороги, тем медленнее они идут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77