- Видите ли, Гущак - это единственный человек, который мог бы что-то сообщить о судьбе вашего отца, а быть может, и брата. Вот меня и интересует, не встречался ли он с вами или с Алексеем Ивановичем и не рассказывал ли что-нибудь...
- А почему это должно вас интересовать?
- Хотя бы потому, что Гущак - единственный, кто знал не только, куда исчез ваш батюшка, но и куда девались вывезенные из банка ценности. А в частности и в особенности - где они спрятаны.
- О! - Глаза женщины сузились.
- И вы утверждаете, что Алексей Иванович, который в то время работал инспектором уголовного розыска и вел дало об ограблении банка атаманом Гущаком, никогда о нем не вспоминал?
- Ах, атамана, - смущенно улыбнулась женщина, - атамана, конечно, вспоминал, я просто забыла его фамилию. Но Алексей Иванович говорил, что атаман был убит.
- Он сбежал в Канаду и в прошлом месяце вернулся сюда.
- Так его и спросите!
- Его спросить нельзя. Он погиб.
- А-а-а! - Клавдия Павловна сокрушенно покачала головой.
- Десятого июля. Приехав в Лесную.
Профессорша вздрогнула и невольно оперлась на руку Коваля.
- Извините, но я устала. Сядем.
Коваль оглянулся, ища глазами ближайшую скамейку. Заметил, что возле беседки знакомой худенькой фигурки уже нет.
Они сели на скамейку. Профессорша перевела дух.
- Вот что, Клавдия Павловна, - задумчиво проговорил Коваль. - По нашим данным, Алексея Ивановича десятого июля на даче не было. Не ночевал он и на городской квартире. И не только десятого, но и девятого, и одиннадцатого. - Коваль хорошо помнил подробности оперативного донесения лейтенанта Андрейко. - Где он был в эти дни, мы еще не знаем, думали узнать об этом у вас. Надо ведь установить его алиби. Но поскольку вы уверяете, что он был на даче, да еще плохо себя чувствовал, значит, наши сведения ошибочны, и придется кое-кому дать нагоняй.
- Да, плохо себя чувствовал... - эхом откликнулась внезапно побледневшая профессорша, пряча глаза. - А вы что? - ослабевшим голосом спросила она. - В чем-то нас с Алексеем Ивановичем подозреваете?
- Ни в коем случае! - воскликнул Коваль. - Я только прошу помочь в решении задачи, которая стоит передо мной. С приездом Гущака появилась возможность найти сокровища и вернуть их государству. Не успели мы взяться за это дело, как Гущак отправился в Лесную и на этой станции попал под электричку. Была у нас задача с одним неизвестным, а получилась со многими.
- Да, да, - кивнула профессорша. - Я понимаю. Но чем, чем же я могу вам помочь?
- Постарайтесь, уважаемая Клавдия Павловна, вспомнить ту ночь вашей юности, когда гущаковцы орудовали в банке, вынося оттуда золото и деньги. Какая-нибудь подробность, какое-нибудь воспоминание, глядишь, и рассеется туман полувека. О том же самом будем мы просить и Алексея Ивановича. Чем раньше вы с ним что-нибудь вспомните, тем лучше.
Женщина медленно встала. Встал и Коваль.
Профессорша всеми силами старалась держаться спокойно, уравновешенно и даже, по своему обыкновению, с превосходством. Но удавалось ей все это плохо. И жесты, и глаза, и голос свидетельствовали о ее взволнованности, а самой ей казалось, что дрожит у нее каждая жилка. Коваль еще раз бросил взгляд на опустевшую беседку, словно все еще надеялся увидеть Лесину фигурку, и повел Клавдию Павловну к выходу из парка.
Около управления внутренних дел, мимо которого должна была пройти Решетняк по дороге домой, они остановились. Коваль попросил передать привет Алексею Ивановичу и предупредил, что вскоре снова побеспокоит обоих.
Клавдия Павловна была встревожена и перепугана еще сильнее, чем до этой встречи.
26
Проснувшись, Клава сразу посмотрела на пол, словно надеялась, что ей просто приснился страшный сон. Но Решетняка и на самом деле не было.
Долго лежала, вспоминая эту ночь. Потом встала, оделась. Еще совсем недавно считала Решетняка своим врагом, а теперь не знала, что и думать о нем. Не кто-то другой, а именно он спас ее от самосуда. И от Могилянского тоже. А дома грозный инспектор все чаще превращался в мальчишку, особенно когда ворчал на нее или смотрел исподлобья.
Но ведь он же и допрашивал ее в милиции! Обещал устроить на работу, в общежитие, а уже который день где-то пропадает, так и не сделав этого.
Клава не находила себе места, ждала с минуты на минуту возвращения Решетняка, прислушивалась к малейшему шуму на улице. Вспоминала, как впервые увидела его.
Арестовали ее ночью, взяли прямо из теплой постели. Она вырывалась, как дикая кошка. Покусала руки милиционеру, за что назвали ее озверевшим классовым врагом. А утром повели на допрос.
- Кто бывал в вашем доме из чужих людей? Где и у кого бывал отец? спрашивал ширококостный молодой человек с всклокоченными кудрявыми волосами.
Она только пожимала плечами в ответ.
- Советую отвечать.
Она ненавидела "босяков", как называла новую власть Евфросинья Ивановна, - из-за них все беды и несчастья! - и не желала с ними разговаривать.
- Знаете ли вы, что произошло ночью в вашем особняке?
Она ничего не знала, но, вспоминая подслушанный ночной разговор, могла думать все, что угодно. Боялась за отца. Тяжкий камень лег на сердце...
Клава убрала в комнате, села на кровать. В последние дни у нее снова появилось желание думать. Ведь после того, что стряслось в ее жизни, она на какое-то время потеряла способность размышлять. Это произошло неожиданно и было ужасно. Голову заполнили ощущения голода, страха. Ни о чем, решительно ни о чем не могла и не хотела она думать ни на старой квартире, в особняке, который стал кладбищем ее семьи, ни в городских трущобах, ни в "меблированных комнатах".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89