И Решетняк отпустил ев домой. Потом, работая над делом Апостолова, несколько раз вспоминал ее. Но для дальнейшего расследования она тоже не понадобилась, и он больше не интересовался, как сложилась ее судьба. Неужели пошла на панель? "Клава!" - вспомнил он наконец.
- Клава! - крикнул он. - Клава, подождите!
Апостолова испуганно обернулась. Толстяк, который терпеливо ждал именно ее и теперь поплелся следом за ней, тоже остановился.
- Что вам угодно? - зло бросила Клава, когда Решетняк приблизился.
- Не узнаете?
- Узнаю, - сказала девушка. - Чека.
- Инспектор милиции, - поправил Решетняк.
Она махнула рукою, и это должно было означать, что ей все равно.
- А это кто с вами? - спросил Решетняк, указывая на толстяка.
- Я сосед их, с детства знаю, - заговорил толстяк. - Могилянский. Рад познакомиться, товарищ инспектор. Вижу, схватили ее милиционеры и не пускают. Думал личность ее удостоверить. А вы правильно сделали. Благородно. Разве можно людей обижать? Хватают на улице честных девушек и куда-то тащат. Как при старом режиме.
- Мне холодно. Пустите. Я пойду, - сказала Клава, не поднимая глаз.
- Она - порядочный человек. Из интеллигентной семьи. Да вы, наверно, знаете, товарищ инспектор, раз по имени называете. Дочь известного в городе человека, сочувствовавшего Советской власти.
- Апостолов - сочувствовал? - внимательнее присмотрелся к толстяку Решетняк. - А что вы о нем знаете?
- Ничего, кроме того, что он отвез Ленину все ценности банка. Плохо только, что детей бросил на произвол судьбы.
- Откуда вы это взяли?
- Слухом земля полнится. Но, извините, товарищ инспектор, дела... Мельницу открываю. Паровую. Ленин сказал, что с голодом надо покончить. А для этого мука нужна, мельницы, экономическая инициатива. До свиданья.
Он еще раз посмотрел на Клаву и свернул за угол.
- Как вы попали в эту историю? - спросил Решетняк, хотя сам все видел. Ему просто хотелось заговорить с этой красивой девушкой неофициально.
Она же поняла его по-своему:
- Как все, так и я! Что вам надо? Может быть, то же, что и всем? Все вы одинаковые... все!.. - она с трудом сдерживала ненависть.
- Успокойтесь, прошу вас, - сказал Решетняк. - Я хочу вам только добра. Расскажите мне, пожалуйста, как вы живете, что делаете. - Он взял девушку за руку, но Клава вырвалась и убежала в темноту.
Решетняк лишь покачал головою, ощущая, как после короткого нервного возбуждения усталость еще сильнее навалилась на него, махнул рукой и, тяжело переступая ногами, пошел своей дорогой.
Он буквально засыпал на ходу. И сквозь эту полудрему был в состоянии подумать только о том, что стоит, пожалуй, еще раз допросить дочь Апостолова и вызвать этого... Могилянского.
Но в одно мгновение все смешалось и потерялось в утомленном мозгу скорее бы добраться до дома и свалиться в кровать!
17
Василий поднялся с дощатых нар, еще раз измерил шагами узкую камеру. Через глазок в обитой железом двери в который раз увидел темный коридор с единственной тусклой лампочкой, не гаснувшей ни днем, ни ночью. В конце коридора, спиной к нему, сидел дежурный надзиратель в той же позе, что и два часа назад, и что-то быстро писал. Время от времени он разминал пальцы, поднимал голову и поворачивал ее к открытому, забранному решеткой окну, через которое в душный коридор поступало хоть немного свежего воздуха, и смотрел на пронзительно ясное голубое небо, такое желанное и такое недоступное для Василия.
Чего только не передумал Василий за эти несколько страшных дней в камере. Казалось, вторую жизнь прожил на деревянных тюремных нарах "капэзэ" - камеры предварительного заключения, похожих на лобное место, жизнь, которая так не вязалась с прежней, теперь такой далекой и невозвратимой.
Несправедливость и бессмысленность того, что произошло, никак не укладывались в его сознании, и от этого голова шла кругом, и в сердце закрадывался холод, и было жутко, как в кошмарном сне, когда падаешь с головокружительной высоты прямо в зияющую черную бездну.
Леся, наверно, все уже знает. Мысль о ней была самой тяжкой, самой мучительной.
"Что она знает об убийстве? Следователь, этот въедливый и настырный, этот злой человек, наверно, уже вызвал ее и сказал ей, что я - убийца... Какой ужас! Он оперировал "фактами", "доказательствами". Бедная Леся! К тому же следователь - молодой, Леся может ему тоже понравиться, и он приложит все усилия, чтобы убедить ее, что я - вампир в человеческом облике". И от мысли, что он бессилен, что не может защитить себя, Василий заскрипел зубами.
Тем временем в коридоре послышался шум. Он доносился из какой-то камеры. Это был сдавленный волнением хриплый голос человека, который что-то просил, плакал, ругал и укорял себя, кому-то грозил. А потом началась истерика. Дежурный уговаривал его успокоиться.
- Не могу я здесь больше, начальник, - отвечал ему из камеры тот же хриплый голос, - не мог-гу! Выпусти меня! Сдохну я тут! Пусти на улицу, пусти!
- Ты, брат, не шуми, - спокойно повторял, как видно, ко всему привыкший надзиратель. - Сиди тихо, ты здесь не один. Только нервы людям треплешь. Виноват ты или нет - выяснится. Тогда и пойдешь себе или на улицу, или еще куда. Не маленький, понимать должен - я же тебе не суд, выпустить тебя не имею права.
- Пусти! Хоть ненадолго!
- Замолчи!
- Хоть закурить дай, начальник!
- На, и успокойся! Ох, и надоел ты мне!
- А что мне делать! Сколько уже вою здесь, как пес на луну! А ты, вижу, не злой. Может, пустишь хоть по двору погулять? Пусти, а? Пусти-и-и! - снова однотонно, безнадежно завел он. А потом грязно выругался.
- Тьфу! Шаромыжник!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89