Конечно, Могилянский мерзавец. В добрые старые времена она ему и руки бы не подала. Но, в конце-то концов, все-таки лучше, чем панель...
- Они и мне, - провела пальцем по горлу, - вот так. Но ведь нужно, Клавочка... Мы должны. Дитя ведь... - И она кивнула на кровать, где, свернувшись калачиком, спал малыш Арсений. - Боже мой, боже... - и заплакала.
Клава упала на кучу тряпья, которая теперь заменяла ей постель, и уснула раньше, чем мачеха вынесла свечу.
19
Актриса была в саду, когда Коваль отворил калитку. Сперва она наблюдала издалека, из-под развесистой яблони, как незнакомый мужчина в сером костюме, оглядываясь, медленно идет от калитки к дому. Потом двинулась навстречу. Взглянув на нее, Коваль понял, что это именно Гороховская. Ее холеное лицо еще хранило следы былой красоты. Да и в каждом ее движении ощущалось умение владеть фигурой, которая в свое время, когда Гороховская не была еще такой полной, делала ее грациозной и привлекательной.
- Добрый день. Вы - Ванда Леоновна?
- Да.
Она не удивилась. Когда-то ее часто навещали незнакомые люди поклонники ее таланта. Со временем они исчезли, но сейчас старой актрисе показалось, что гость пришел из забытой страны молодости. Она улыбнулась приветливо и снисходительно. Как много воды утекло с тех пор, когда приносили ей роскошные букеты! И теперь ее снисходительность выглядела манерно и жеманно. Коваль сделал вид, что не заметил этого, и лаконично отрекомендовался.
- О, милиция! - удивилась Гороховская. Но игривая улыбка не исчезла при этом с ее накрашенных губ, разве только в карих, не совсем еще поблекших глазах промелькнула настороженность. - Что ж, милости прошу.
Тяжело переставляя ноги, обутые, несмотря на жару, в теплые туфли, она пошла впереди и, медленно поднявшись на крыльцо, отворила дверь. Когда ее массивная фигура вплыла в коридор, вошел туда и Коваль. И сразу споткнулся: под ноги попал какой-то обруч. "Хула-хуп? Неужели старуха еще занимается гимнастикой?"
- Что там? - спросила Гороховская из глубины коридора.
- Все в порядке, - ответил Коваль, осторожно пробираясь дальше, к двери, которую актриса уже успела открыть.
По профессиональной привычке одним взглядом окинул комнату и все в ней увидел: и старенькую мягкую мебель, и засушенные цветы из давних букетов, и пожелтевшие афиши, расклеенные по стенам, и две узенькие металлические кровати под ними.
Гороховской показалось, что взгляд подполковника дольше всего задержался именно на этих кроватях, покрытых одинаковыми розовыми одеялами, которые не гармонировали со старой, истертой и выцветшей, но когда-то пышной мебелью.
"Хорошо еще, что девочки сейчас на лекциях", - подумала Гороховская, - квартирантки жили у нее непрописанными.
Она брала к себе студенток не ради денег, а чтобы хоть немного скрасить свое одиночество. Арсений, которому она заменила мать, имел теперь свою семью, жил в противоположном конце города и с годами все реже проведывал ее.
Гороховская любила рассказ Чехова "Душечка". Не один раз читала его в концертах и всегда думала, как хорошо, когда жена становится тенью своего мужа. У нее самой не было детей, не знала она и семейного счастья. Замуж вышла уже немолодой - за военного, прожила с ним несколько лет, а потом он погиб во время штурма линии Маннергейма.
В прошлом году ее квартирантками были медички, и она разговаривала с ними о больницах, о больных и о болезнях, волновалась за них, когда сдавали они государственные экзамены. Девушки окончили институт и уехали. Теперь она вместе с новыми квартирантками интересуется энергетикой и так же, как они, убеждена, что строить нужно электростанции атомные, потому что, в отличие от тепловых, они не загрязняют атмосферу, воду и почву, то есть окружающую среду.
Она всегда легко сходилась с людьми, умела заражаться их увлечениями. И сейчас с девушками чувствовала себя помолодевшей. Вот только из театрального училища квартиранток никогда не брала, боясь, что возвращение в артистическую молодость станет для нее мучительным из-за ревности к тем, кто пришел ей на смену. Ведь она-то сама не оставила в искусстве заметного следа - словно ушла однажды со сцены за кулисы и не возвратилась.
Подполковник Коваль рассматривал ее комнату, и мысли бывшей актрисы вернулись к нему.
"Странно, если этот седеющий офицер пришел по поводу прописки моих девчушек, - думала Гороховская. - Розовощекий, с непокорными кудрями участковый инспектор часто проходит мимо дома и никогда не проверяет, кто здесь живет. Ладно уж, спорить не буду, уплачу штраф и завтра же отдам паспорта на прописку".
- Вы играли Ларису в "Бесприданнице" Островского, Ванда Леоновна? спросил Коваль, глядя в афишу, которая висела возле старинного трюмо.
- О! - вздохнула Гороховская. - Это было так давно! - И на мгновение закрыла глаза, чтобы легче было вспомнить, как выходила она на сцену. Это была ее коронная роль. Потом началась в ее творческой жизни депрессия. Постепенно перешла на роли второстепенные. Потому-то и дорога ей эта афиша.
- Я вас, кажется, видел в "Любови Яровой".
- Да, - многозначительно произнесла актриса и, видимо по старой привычке, слегка наклонила голову.
- Какая чудесная пьеса! - сказал Коваль. - Как звучала она в минувшие годы! Да и сейчас...
Ковалю удалось найти с Вандой Леоновной общий язык.
- Последняя ваша роль - в спектакле "Платон Кречет"?
- Да. Но откуда вы все это знаете?
Подполковник пытался вспомнить, не видел ли он ее в детстве на сцене Народного дома над Ворсклою. Не она ли покоряла его душу, когда он, спрятавшись за кулисами и немея от восторга, видел на сцене окрыленную человеческую жизнь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89