Не допускающим возражения тоном, оставляя без внимания любые претензии, он требовал помощи Дэниела в любое время, когда она была ему нужна.
Дэниел был только рад этому, потому что считал большинство других медиков грязными, невежественными, знающими не намного больше, чем страдающие пациенты, которые ждут от них ухода и излечения.
Неся, таким образом, службу в медицинском корпусе, неофициальную и неоплачиваемую, Дэниел дошел с армией до Нью-Йорка. Во время сражения на Лонг-Айленде он, увертываясь от пуль и пушечных ядер, выносил, а иногда и вытаскивал раненых с поля боя за линию огня.
Однажды, наклонившись над солдатом, раненным в ногу, Дэниел увидел ужас на его лице, предупредивший раньше, чем хриплый крик; он, схватив штык, направленный ему в спину, разоружил молодого британского солдата, который чуть не убил его.
Это был еще мальчишка, возможно, даже моложе Дэниела. Он лежал, неуклюже растянувшись, на пропитанной кровью земле там, где Дэниел сбил его с ног, с расширившимися от ужаса глазами, с шевелившимися в немой молитве губами, в ожидании неминуемой смерти.
– Уходи! – крикнул ему Дэниел. – Убирайся. Мне не за что враждовать с тобой.
Английский мальчишка с трудом поднялся на ноги, уверенный, что эта жестокая шутка предшествует окончательному смертельному удару. И раненый солдат, и Дэниел видели, что он напустил в штаны и, даже охваченный паникой, как невеста в свадебную ночь, прикрыл мокрое место руками, пытаясь спрятать свой позор.
– Уходи! – снова повторил Дэниел. – Возвращайся к своим. – Он повернулся спиной к разоруженному мальчику, поднял раненого и перебросил его через плечо. Пока Дэниел шел, спотыкаясь, к медицинской палатке за американской линией, англичанин летел, как на крыльях, к своим британцам.
Когда британцы оккупировали Нью-Йорк, а Вашингтон передвинул свою армию на север, Дэниел все еще был с солдатами, в свободное время читая и перечитывая все книги, которые были у них в обращении, большей частью зачитанные до дыр английские романы Дефо и Филдинга, а также очерк Томаса Пейна «Здравый смысл», который стал призывом к патриотической войне за свободу.
Снова и снова, абзац за абзацем, Дэниел изучал каждую строчку призыва Пейна. Он был слишком драматичным, самовосхваляющим… но тем не менее волнующим его кровь.
«О Ты, который любишь человечество! Ты, который осмелился сопротивляться не только тирании, но и тирану, вставай! Каждая точка мира переполнена угнетением. Свобода преследуется на всем земном шаре…»
Разве это не было правдой? И было ли правильным помогать засеять добрую землю Нового Света такой же жестокой тиранией?
Меннониты и квакеры гордились тем, что никогда не делают того, что может привести к человеческой смерти. Не лицемерие и трусость ли это?
Разве не было им известно, что, отправляя фургоны с продовольствием, они обеспечивают продуктами солдат, чья цель – убивать? Или когда отдавали деньги, которые шли на закупку боеприпасов и оружия? А когда он, Дэниел, помогал раненым солдатам снова встать в строй, на кого он работал – на Бога или на дьявола?
Хотя прошел уже целый год со дня отъезда из Строберри Шрэнк, он все еще не нашел ответа на свои вопросы, хотя продолжал в ежевечерних молитвах просить Бога, чтобы Он помог ему.
И наконец Бог сделал это.
8 января 1777 года, из Нью-Джерси.
Уважаемые родители!
Мое долгое молчание вызвано не отсутствием сыновнего уважения, а скорее тем, что не определился, какой выбор мне сделать. Обещал никогда не скрывать от вас правды, какой бы горькой она ни была, поэтому не могу утаить от вас, что, хотя моя работа в основном связана с исцелением людей, я в конце концов связал свою судьбу с американцами, которые борются за независимость от Британии.
Мне нельзя рассказать вам в этом письме об обстоятельствах одного исключительного дела, поскольку мне снова могут поручить то же самое.
Дорогая мама, дорогой папа, прошу вас понять меня. Если вы не можете понять, тогда прошу простить меня.
Уважающий вас сын Дэниел.
Обстоятельства, которые Дэниел не мог объяснить в письме, были действительно исключительными: однажды, когда он занимался своей обычной работой в госпитале, генерал Вашингтон прислал за ним.
После случайной встречи в Кембридже ему довелось видеть главнокомандующего несколько раз, но он никогда не разговаривал с ним и даже не мечтал об этом. Его провели в маленькую, плохо меблированную комнату, где сидел генерал Вашингтон с двумя помощниками.
Генерал повернулся к нему.
– Мистер Люти, – сказал он.
Дэниел, который все еще оставался меннонитом и предпочитал, чтобы его называли только по имени, не смог преодолеть себя и произнести обычное льстивое обращение к главнокомандующему «Ваше превосходительство». Он компромиссно заменил его на «Да, сэр?».
– Правильно ли, что вы, как и большинство ваших собратьев, бегло говорите по-немецки? Верно?
– Да, сэр. Немецкий – наш родной язык.
– У меня к вам просьба, мистер Люти. Вы можете согласиться или нет, без всяких последствий или ответственности для вас, если будете против. Но дело должно держаться в секрете, понятно?
– Понятно, сэр, согласен.
Один из помощников протянул главнокомандующему Библию, но генерал отмахнулся.
– Меннониты не клянутся на Библии. Слово, данное мистером Люти, равносильно клятве, не правда ли, – он чуть-чуть улыбнулся, – Дэниел?
– Да, сэр, – сказал Дэниел, отвечая такой же слабой улыбкой.
– Мне нужен человек, говорящий по-немецки, который бы добрался до территории Трентона, смешался там с наемными солдатами и подтвердил информацию, полученную мною из других источников, затем быстро вернулся ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121