Она точно потеряла способность плакать: ни одна слеза не облегчила ее, а сердце и грудь сжимали словно какие-то тиски. С сухими и горящими глазами, бледная и стиснув губы, но холодная и наружно покойная, она то дежурила у изголовья матери, то ясно и твердо отдавала распоряжения по хозяйству. На другой день после погребения отца принялась она ликвидировать домашние дела и заводить новые порядки: всю лишнюю прислугу она отпустила, повара заменила кухаркой, отказала также стоившей довольно дорого англичанке и оставила одну русскую преданную гувернантку, бывшую в доме еще с ее детства. Но более всего мучило Надю поведение Масалитинова. На панихидах и погребении он был холоден и странен, а последние дни вовсе не приходил. Записка, в которой он извинялся, ссылаясь на служебные дела и нездоровье, возбудила в Наде чувство не то горечи, не то презрения.
Как-то утром Наде доложили о приезде г-жи Морель. В первую минуту она хотела отказать, но одумалась и прошла в маленькую гостиную, где ожидала гостья.
Екатерина Александровна казалась немного смущенной. Расспросив о здоровье матери и положении дел, она предложила молодой девушке денежную помощь, но та поблагодарила и отклонила предложение, на что г-жа Морель неодобрительно покачала головой.
– Напрасно отказываетесь от моего предложения; особенно ввиду того, что дела вашего жениха так же плачевны, как и ваши. У Масалитинова огромные долги, и если никто не поможет, ему придется оставить службу… Жениться и содержать семью будет невозможно. Может быть, после отставки ему удастся достать место по железной дороге и тогда моя дружеская поддержка была бы очень кстати.
Надя слушала с удивлением, нахмурив брови.
– Я не знала, что у Михаила Дмитриевича долги; скажи он это папе, тот, наверно, вывел бы его из затруднения. Очевидно, он нашел, что вы, Екатерина Александровна, или, может быть, Людмила Вячеславовна более достойны его доверия, – и горькая, презрительная усмешка скользнула по ее лицу. – Еще раз благодарю за ваше доброе побуждение. Но я никогда не приму такой громадной жертвы от Михаила Дмитриевича; он не такой человек, чтобы мириться с лишениями. Понятно, что раз я стала нищей, брак наш не состоится: я возвращаю ему свободу и воспользуюсь своей, ввиду того, что мне предстоят серьезные обязанности: я не могу оставить бедную маму и двоих малюток. Что касается Михаила Дмитриевича, то он достаточно красив для того, чтобы найти другую невесту. Может быть, даже богаче, чем была я.
– Надя, Надя! можно ли быть так жестоко несправедливой! Вы обвиняете Масалитинова в бессердечии и не хотите понять, что «o`u il n’y a rien le roi perd son droit».[10] Бедный молодой человек сознает неловкость своего положения и находится в совершенном отчаянии.
– Конечно, конечно. Это понятно: он боится, как бы я не предъявила свои права на него; как осторожен, как сдержан стал он относительно пылко любимой прежде невесты. Да, это человек без стыда. Я не отрицаю, что в переживаемое тяжелое время для меня было бы утешением доброе слово, теплое участие; с первой же минуты несчастья я поняла, что свадьбе нашей не бывать, но для меня было бы поддержкой сознание, что несмотря на неминуемую разлуку и препятствия, он все-таки любит меня и старается утешить. Он мог остаться моим другом, братом, советником, это ни к чему не обязывало бы его; а он дрожит только за себя, чтобы не пострадали его интересы. Так как вы – его поверенная, то будьте добры, сударыня, успокоить Михаила Дмитриевича. Он свободен и может быть уверен, что я никогда не стану на его дороге.
Она встала и, извинившись что должна идти к матери, холодно простилась. Надя побежала в свою комнату и заперлась. Ей осталось исполнить одну тяжелую формальность, и она не хотела терять времени, чтобы отправить Михаилу Дмитриевичу его подарки. Она стала на колени перед иконами и молилась; судорожные рыдания потрясали ее, а слез не было.
Мрачная и решительная, принесла она затем ящик розового дерева с инкрустацией из слоновой кости с перламутром и сложила в него драгоценные вещи, мелочи и другие полученные подарки, а также и портреты, за исключением бывшего в альбоме. Затем она села за свой письменный столик и написала письмо:
...
«Спешу вас успокоить насчет вашего положения в отношении меня. Кольцо вместе с этим письмом ясно покажет вам, что вы – свободны, и ничто не связывает вас более со мной; вы также найдете тут ваши подарки. Увидав труп отца, я с той же минуты поняла, что дочь разорившегося самоубийцы не может быть женой такого блестящего человека, как вы. Но из всех поразивших меня ударов судьбы самым горестным для меня была ваша холодность, ваше опасение скомпрометировать себя выражением мне малейшего расположения, хотя бы показав, что вы сочувствуете, по крайней мере, моему несчастью. Мне было невыразимо тяжело убедиться, что у человека, которого я очень любила, обнаружилась до того пустая, холодная и себялюбивая душа, что все его уверения в любви оказались ложными. Впрочем, разочарование это имеет, может быть, свою хорошую сторону и излечит мою рану, потому что где нет уважения, там скоро приходит забвение. Может быть, и совершено напрасно, но я все же хочу дать вам совет: избегайте Людмилы Вячеславовны. Это – губительное существо со змеиными глазами и темного происхождения; берегитесь дьявольского родства, оно не принесет вам счастья. Слова крестного, предупреждавшего, что несчастие постигает каждого обитателя Горок, – проклятого места, посещаемого созданиями ада, – вполне исполнилось на нас. Поэтому не смейтесь над моими словами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146