Но прежде чем исполнить окончательное решение, ему предстояло привести сколько-нибудь в порядок бумаги и написать несколько объяснительных и прощальных писем. Он сел в кресло перед письменным столом и задумался, обхватив голову руками. Душа его страдала и содрогалась от ужаса перед той неведомой бездной, куда он собирался кинуться. Молодое, крепкое и исполненное жизни тело возмущалось против уничтожения, его трясла ледяная дрожь и по лицу струился пот.
А каков был бы его ужас, имей он возможность видеть окружавшую его невидимую толпу, неизбежную свиту тех, кто собирается преступно кончать жизнь! Но самоубийца не видит обыкновенно и даже не подозревает о существовании омерзительных существ с неопределенными контурами, в виде какой-то студенистой массы, с бледными и злобой искаженными лицами, которые липнут к нему, пожирая его алчными взорами и внушая поскорее покончить с собой, а для этого мучают страшными видениями позора и бедности, чтобы ослабить в нем силу сопротивления и толкнуть на злодеяние. И гадины эти с лихорадочным нетерпением стерегут минуту, когда тело самоубийцы становится наконец их добычей и они могут упиться жизненным соком, который обильно хлынет из трупа… Чудесное вдохновение древних создало образ Медузы, со змеями вместо волос, – как символ головы человека, мысли которого бывают зачастую ядовитее и опаснее настоящих пресмыкающихся… И горе человеку, прислушивающемуся к голосу гадов пространства и злополучным советам этих служителей тьмы!..
Будучи неверующим, Масалитинов не допускал даже возможности оккультного влияния. Для него было «ясно», что его толкает на самоубийство несчастие, явившееся последствием его безрассудства. Лихорадочно торопливо схватил он перо и принялся писать. Заря не должна была застать его в живых.
В тот же вечер Мила была одна в своей спальне, мрачная и недовольная, собираясь лечь. Горничную она отпустила, сказав, что сначала почитает, а потом разденется сама. Со дня злополучного бала Мила находилась в самом отвратительном расположении духа. Волнение, вызванное ужасным несчастием Замятиных, испарилось и сменилось обычным эгоизмом; а эгоизм еще усиливался ревностью. Все эти дни Масалитинов не появлялся, и она видела его только на панихидах, а на погребении он едва говорил с ней, казался мрачным и озабоченным. С бешенством и тревогой спрашивала она себя, неужели Мишель окажется так глуп, что останется верен Наде и будет вместе бедствовать? Она только что сняла пеньюар, когда в резном и висевшем у ее постели шкафчике ясно зазвенел хрустальный колокольчик того удивительного аппарата, который подарил ей на прощанье отец. Мила поспешно открыла шкафчик, вынула аппарат и проделала все предписанное; когда же она вытерла пластинку смоченной ватой, то бегло прочла (стенографические знаки она уже знала наизусть) следующие слова:
«Прижатый кредиторами, Масалитинов решился на самоубийство; теперь настоящий момент спасти его, и он – твой. Ты ступай тотчас к нему; дверь на балкон и садовая калитка не заперты. Возьми красный бумажник, который я дал тебе в Горках в день твоего отъезда, и вручи ему; там семьдесят пять тысяч рублей. Надень сама медный браслет с совиной головой, и никто не заметит тебя, а ему кольцо с красным рубином и черными бриллиантами; с той минуты, как оно очутится на его пальце, никакая человеческая сила его у тебя не отнимет. Проходя по дому, полей наркотиком, которым уже пользовалась раньше; никто не должен подозревать твоего отсутствия. Но поспеши, пока ларвы и вампиры не одолели его и не толкнули на самоубийство.»
Дрожащими руками закрыла Мила аппарат и быстро оделась в темное суконное платье. Завернувшись в темный же плащ с капюшоном, она надела браслет с кольцом и пробежала по дому, разливая везде наркотическую жидкость. Четверть часа спустя, она уже была на улице. Адрес Масалитинова она знала, а жил он недалеко.
Ночь стояла ненастная, дул холодный ветер и сеял мелкий дождь; но Мила не обращала на это никакого внимания, а проворно и легко, как тень, летела по пустынным уже улицам. Масалитинов занимал нижний этаж маленького дома в пять комнат с садом. Как написал Красинский, калитка была отперта, и Мила беспрепятственно вошла в сад. Одно из окон было освещено и вблизи его находился балкон. Без колебаний взбежала Мила на крыльцо, повернула рукоятку, и дверь бесшумно отворилась: дорога была свободна. Сердце молодой девушки тревожно билось; но волновала ее не девичья скромность и не стыд перед тем, что она, без малейшего права, идет в квартиру постороннего мужчины; нет, ее мучило опасение – как бы не опоздать.
Проворно и легко, крадучись как кошка, прошла Мила первую комнату и тихонько приотворила дверь другой, откуда виднелся свет. У письменного стола, боком к ней, сидел Масалитинов; он был мертвенно-бледен, и перед ним на столе лежало несколько запечатанных писем, а на полу валялась пустая бутылка от шампанского; в сжатой руке он держал револьвер. Мила стрелой очутилась около него и схватила за руку.
– Что вы хотите делать, несчастный? – прошептала она дрожавшим голосом. – Расстаться с жизнью, которая может быть так прекрасна, полна счастья, славы, богатства!..
Глухо вскрикнув, Масалитинов обернулся, и оружие выпало из его руки на пол. Не будучи в состоянии говорить от изумления, он молча смотрел на молодую девушку, которая никогда еще не была так прекрасна и очаровательна, как именно в эти минуты страха потерять любимого человека. Ее прелестное, все еще бледное личико слегка зарумянилось, а пышные кудри отливали золотом на темном фоне капюшона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146