Но вдруг, без всякой видимой причины, она стала опять слабеть, а когда мы отправились однажды несколько дальше, чтобы осмотреть «дольмены», Мила стала жаловаться на удушье и слабость, а затем упала в обморок. Мы были до воль но далеко от дома, и наш проводник предложил отправиться в ближайшую деревню, первые дома которой уже виднелись вдали. Надо вам сказать, что мы ехали на ослах.
– Вон там, – сказал мне проводник, – в крайнем доме с зелеными ставнями живет старый пастух Номинуа. Правда, он – колдун, а все-таки, несмотря на это, хороший человек и к тому же знахарь. Он многих излечил и поможет молодой барышне.
Я тотчас согласилась. Колдовству я не верила, разумеется, но иногда ведь некоторые деревенские средства бывают целебны. Может быть, и счастливый случай привел туда. Пастух, – высокий старик с морщинистым лицом и крючковатым носом, – был дома; он помог внести Милу и положить на постель. Долго осматривал он ее, качал головой и наконец сказал, глядя на меня недобрым, проницательным взглядом маленьких черных глаз:
– Девочка ваша – дьявольский ублюдок, дочь вампира и живой женщины…
Взрыв гомерического смеха присутствующих прервал г-жу Морель. Масалитинов и Филипп Николаевич смеялись до слез; один адмирал ограничился слабой улыбкой, поглаживая бороду. Когда прошел веселый порыв, стали просить рассказчицу продолжать. Она также очень смеялась и, вытирая глаза, начала:
– Вы поймете, что меня ошеломило такое заявление, а кроме того, я так обозлилась, что готова была прибить старого дурака, осмелившегося оскорбить невинного ребенка. Но он нимало не смутился и сказал спокойно:
– Не сердитесь, сударыня, я говорю так, чтобы вы про то знали, а она все равно не слышит. Надо давать ей пить свежую кровь черной овцы и на ночь класть в постель морских свинок. Это придаст ей жизненную силу.
Он вышел и вскоре вернулся, неся большую кружку парной крови. Поставив ее под нос Миле, он приказал мне посадить ее. Минуту спустя та открыла глаза, с жадностью выпила кружку и действительно ожила. По возвращении в Париж, я советовалась с нашим доктором господином Бонпером и описала случай с пастухом.
Он расхохотался сначала, а потом сказал, что для людей анемичных, действительно свежая кровь очень полезное средство, но большинство больных отказываются пить ее вследствие внушаемого ею отвращения. Он прибавил, что если Мила в состоянии пить кровь, то он только одобряет это, а что цвет овцы не имеет, разумеется, никакого значения в смысле полезности крови. Что касается морских свинок, то это симпатическое, старинное средство и, во всяком случае, безобидное.
– Но почему же вы пожелали сегодня крови черной именно овцы? Белые и у нас есть здесь, – спросил Замятин.
– Странно, если хотите, но я убедилась, что кровь черных овец лучше действует на нее; от крови белых у нее делается тошнота, а иногда даже и рвота.
– Может быть, это тоже симпатическое действие? Ведь доказала же наука, что цвет имеет очень сильное влияние на человеческий организм. Очевидно, белый цвет реагирует как-нибудь на чрезвычайно впечатлительный организм Людмилы Вячеславовны.
– Вот, вот. Вы угадали. Я припоминаю теперь, что Мила с детства не любила белых платьев.
Затем разговор зашел о влиянии цветов на болезни, например, красного при лечении оспы, но профессор не принимал в нем участия, видимо занятый своими мыслями.
Доктор Бибер был трудоспособный, но ограниченный немец, которого занятия «точной наукой» еще более укрепили в материалистических убеждениях; но, не довольствуясь тем, что сам ни во что не верил, он не терпел, когда другие не разделяли его воззрений; а признавал он только то, что можно взвесить и высчитать.
– Нет! – неожиданно воскликнул он, перебивая разговор. – Я не могу забыть этого идиота, бретанского пастуха! Кто скажет, что в конце 19-го века найдутся, – не у папуасов каких-нибудь, – а в Европе люди, которые верят в привидения, лавров, вампиров и чертовых ублюдков? Это не слыхано, невероятно, возмутительно! Когда же наконец удастся «науке» рассеять тьму непроходимого невежества и искоренить «предрассудки», позорящие современное человечество.
– Ах! Как вы правы, Франц Готлибович! – горячо отозвался Масалитинов. – Суеверие – это нечто ужасное и главное – заразительное, а это еще того хуже. Слушая россказни о разных невероятных историях, в конце концов, не знаешь, чему верить.
– Раз навсегда надо быть уверенным в том, что кто рассказывает подобные истории – просто лгуны, а те, кто верит им, либо дураки, либо полоумные! – запальчиво воскликнул профессор.
– О! Как вы жестоки, профессор! Лгуны и полоумные?! Какой суровый приговор всякому, кто верит… не в «сверхъестественное», которое не существует, прибавлю, а в факты, еще не объясненные, наукой, и силы, столь же пока нам неизвестные, как двести лет тому назад непонятны были электричество, Рентгеновские лучи и спектральный анализ. Не говоря уже о том, что так называемые «суеверия» – стары, как мир, но в древности все общество верило этим явлениям, а между тем в среде своей оно имело таких светочей человечества, как Сократ, Пифагор, Платон, и т. д. – возразил Ведринский и прибавил: – Названия изменились, а не объекты, которые они обозначали. Тифон, – бог зла у древних, – это диавол, или, если желаете, злые духи под сим общим названием; равно как Аменти и ад представляют собой их жилище. Существование же злых духов было признано самыми высокочтимыми святыми.
Даже в тиши своих келий, или в пустынях, во время пламенной молитвы, перед этими высшими существами являлись демоны и с такой силой и упорством искушали их, что лишь своей непоколебимой верой да могучей волей могли они изгонять этих негодных тварей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146