Интерьер холла гостиницы «Бержерон» поразил девушку своей элегантностью: высокие потолки, изящная витая лестница, роскошный ковер, мебель эпохи Людовика XVI, картины в золоченых рамах, украшавшие стены в розовато-кремовых обоях. Все здесь дышало истинно французской утонченностью.
Перед мебельным ансамблем из палисандра и атласного дерева стоял лакированный письменный стол с золотой инкрустацией. За столом сидел щуплый, с иголочки одетый человек с пером в руке и сосредоточенно рылся в стопке бумаг. Однако когда к нему подошла Анемон, он тут же поднял голову:
– Я могу вам чем-то помочь, мадемуазель?
– Надеюсь, – ответила девушка на безупречном французском.
В конце концов, это был креольский квартал, где жили аристократические семьи Старого Света французского и испанского происхождения. Мужчина, сидевший перед ней – маленький, худой, с аккуратно подстриженными черными усами и светлыми карими глазами, – был элегантен и учтив. Если он примет ее за француженку, тем лучше.
– Мне нужен месье Дюбуа. Он сейчас здесь?
– Месье Дюбуа? Конечно, здесь! – Креол вскинул черные брови. – Меня зовут Юджин Ламор, я консьерж гостиницы «Бержерон». Месье Дюбуа – наш работник. В данный момент он занимается бухгалтерскими счетами.
– Могу я его видеть?
Анемон решила не вдаваться ни в какие объяснения, пока не узнает, какую роль играет в этом сценарии ее отец и какая роль отводится ей. Она улыбнулась Юджину Ламору, пытаясь держаться с аристократическим высокомерием, и тут поймала свое отражение в большом зеркале, висевшем в золоченой раме на стене позади конторки. Из зеркала на нее смотрела худая, изможденная женщина с бледным лицом и растрепанной прической. Довольно жалкий вид.
Должно быть, Юджин Ламор проникся к ней сочувствием, потому что он отодвинул стул, церемонно встал и дал девушке знак следовать за ним.
– Вам придется подождать месье Дюбуа в маленькой гостиной, – сухо сказал он. – Не желаете ли пока выпить лимонаду?
– Нет, ничего не надо, спасибо.
Она вошла в уютную комнату за главным холлом, тоже роскошно обставленную, но выдержанную в других тонах. Здесь господствовали желтый, голубой и зеленый. С самого порога на нее точно повеяло весенней прохладой.
Восточный ковер на тиковом полу, свежие цветы в хрустальных вазах на камине, диван и рядом – столик из белого мрамора. Широкие стеклянные двери выходили на внутренний вымощенный плитами дворик, в самом центре которого красовался фонтан. Здесь царила тишина, и глаз радовали пышные пеканы и цветущие кусты роз и магнолий.
Когда месье Ламор с поклоном вышел, оставив Анемон одну, она опустилась на желтую узорную софу, стоявшую в центре комнаты, и уронила голову на руки.
К глазам вновь подступили обжигающие слезы. Мысли девушки опять вернулись к Стивену Берку. Как же он мог так поступить с ней?!
Дверь открылась и снова закрылась. Анемон оторвала руки от лица и подняла голову.
– Папа! – воскликнула она и бросилась к отцу. Слезы ручьями побежали по ее щекам.
Томас Карстейз обнял дочь. Глаза его увлажнились. Она еще никогда не прижималась к нему с таким отчаянием.
– Ну-ну, Эмми!.. – улыбнувшись, взволнованно пробормотал он. – Все хорошо, моя девочка. Да в чем дело, Эмми? Откуда вдруг столько слез? Почему ты так расстроена?
В сорок девять лет Томас Карстейз не утратил своей привлекательности. Это был мужчина среднего роста, стройный, с каштановыми волосами, спадавшими на лоб аккуратными прядями, аристократической формы носом и серыми, глубоко посаженными глазами, такими же ясными и проницательными, как у Анемон, и тонкими изогнутыми бровями, которые сходились у переносицы в минуты глубокой задумчивости.
Анемон смотрела на отца, любуясь милыми ее сердцу чертами лица, и крепко сжимала в пальцах лацканы его сюртука.
– Ох, папа!.. – только и смогла выговорить она.
Он рассмеялся знакомым добродушно-веселым смехом:
– Неужели моя девочка лишилась дара речи? Не могу этому поверить! Разве ты не хочешь отругать меня за то, что я тебя обманул? Ведь все эти месяцы ты считала меня погибшим. Я был уверен, что ты разнесешь меня в пух и прах! Эмми, Эмми, что с тобой?
В голосе его звучало все возрастающее беспокойство. Он отстранил Анемон от себя на вытянутые руки и заглянул сверху в ее лицо. Услышав его слова, девушка разразилась новыми рыданиями. Теперь Томас Карстейз не на шутку встревожился. Это было так на нее не похоже! Раньше она никогда не позволяла эмоциям брать над собой верх. Что же все-таки случилось?
– Прости меня, папа, я такая… такая дура, – закончила Анемон, не найдя более подходящего слова.
Она взяла носовой платок, который он ей протянул, и прижала его к своим мокрым щекам. Встреча с отцом подействовала на девушку сильнее, чем она ожидала. Он был единственным человеком на всем свете, который действительно ее любил. Увидев его сейчас, после неприятного утреннего разговора с Джонни, она в полной мере осознала, как бесценна его любовь.
Анемон вновь почувствовала себя маленькой девочкой, которая всегда бегала к нему со своими бедами. Только на этот раз ее горе было гораздо серьезнее, нежели содранная коленка или ушибленный локоть. И тут вдруг Анемон подумала, что даже в детстве она не плакала над своими царапинами и стойко терпела, когда их смазывали жгучей мазью. Так почему сейчас она позволила себе эти слезы? Конечно, детские болячки не шли ни в какое сравнение с сегодняшней ее болью, но она и теперь должна проявить такое же мужество. Увидев недоуменный взгляд отца, Анемон поспешила его успокоить:
– Папа, у меня все в порядке… правда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103