Ведь это она своею рукой вышила для меня подарок.
— А мешок-то узнаете, сударь? Ведь это же тот самый, в котором вы отдали ей наших рыб. Он и доброго слова-то не заслуживал, а теперь, глядите-ка, изнутри его обшили бархатом, всюду каемочки, а вышивка-то какая! И так и быть, сударь, скажу вам. Он весь был набит золотыми и серебряными монетами, так что у нас с вами теперь целое состояние. Вы хоть и круглый дурак, что пошли драться с этим чортом Гильдериком, но и молодец — видать, судьба улыбается вам, дорогой мой господин Лунелинк, дайте я вас сердечно поцелую!
Он слюняво облобызал меня, пустил слезу и принялся рассказывать, как меня отбили от Гильдерика, который был полон решимости добить меня до смерти после того, как нанес такое подлое и коварное ранение; как истекающего кровью меня притащили домой и ждали, что я вот-вот испущу дух; как мои друзья Адальберт, Иоганн, Эрих, Дигмар и Маттиас отправились в дом архиепископа и смело добились аудиенции у Генриха и Адельгейды, чтобы поведать им о доблестном поступке некоего молодого рыцаря из Зегенгейма и подлости Гильдерика фон Шварцмоора, а также попросить немедленно направить лучших императорских лекарей дабы спасти жизнь юноши, вступившегося за честь Адельгейды. Скандал произошел большой. Генрих никак не мог поверить в то, что один из его любимцев, Гильдерик, мог оказаться способен на такое, но к счастью, нашелся свидетель, герцог Нижней Лотарингии Годфруа . Услыхав о скандале, он явился к императору и сообщил о том, как краем уха слышал разговор между мною и Гильдериком и тогда решил, что ослышался, а теперь, ввиду таких показаний, видит, что никакой осечки слух его не дал, все правильно — Гильдерик неловко выразился и тем самым оскорбил честь Адельгейды, за что и был вызван на поединок. Только после этого Генрих изобразил гнев, вызвал к себе Гильдерика и потребовал дать отчет. Шварцмоор и тут повел себя подло, он принялся доказывать, что все было совсем не так. Якобы я, сгорая от любви к Адельгейде, подсел к нему во время пира и принялся уговаривать помочь мне соблазнить молодую императрицу.
— Тут, — продолжал рассказывать Аттила, — герцог Годфруа говорит: «Как же так, если я своими ушами слышал, как вы обещали графу Зегенгейму устроить ночь с императрицей, после чего граф возмутился и вызвал вас на поединок?» «А вот так, — отвечает эта сволочь, — я издевательским тоном говорил, что устрою Зегенгейму свидание с императорицей, а он услышал в моем тоне издевку и потому так взбеленился». «Вы лжете!» — сказал тут Годфруа. Он тут ка-ак схватился за меч, не избежать Гильдерику нового поединка, да Генрих тут встрял и говорит: «Прошу вас, Шварцмоор, покинуть пределы империи, и отныне вы лишаетесь всех своих привилегий». А вообще-то, ему не очень-то хотелось расправляться с Гильдериком. Ему просто нельзя портить отношения с Годфруа. Не дай Бог, Лотарингия снюхается с папой. Но вот увидите, Шварцмоор не очень-то будет наказан, откусите мне ухо, если через месяц-другой он снова не появится при нашем дворе.
— Это почему же?
— А потому, сударь. Вот вы сейчас заартачитесь, а я все же скажу. И зря вы не верите слухам, иные из них бывают ох как правдивы. Поговаривают, что когда пятнадцать лет тому назад Генрих приказал ссильничать свою родную сестрицу Адельгейду Кведлинбургскую, то этот самый Гильдерик, которому тогда было столько же, сколько вам теперь, весьма охотно и чуть ли не самым первым кинулся исполнять это гнусное приказа…
— Немедленно заткнись! — заревел я, приподнимаясь и снова чувствуя нарастающую боль в плече.
— Молчу, сударь молчу, — замахал рукой Аттила. — Да вот, можно ли заставить молчать молву? Нет, вы никогда не разубедите меня, что государь наш по буйству нрава своего родную сестрицу изнаси… Все, сударь, ни слова не скажу, не смотрите на меня так и не вскакивайте.
Нечего сказать, и в самом деле тот случай пятнадцатилетней давности крепко сидел в народной памяти, и большинство твердо верило в справедливость обвинений, выдвинутых против Генриха на княжеских съездах в Корбее и Герстунгене. Молодого императора обвинили в чудовищном преступлении — якобы он, распутно забавляясь, принял участие в изнасиловании своей родной сестры, аббатисы Адельгейды Кведлинбургской, держал ее за руки, когда другой совершал над ней надругательство. Но я хорошо помню, как мой отец отказался верить этим обвинениям, утверждая, что все сие есть ничто иное, как козни папы Александра и обиженной Берты, жены юного императора, с которой он хотел развестись и развелся бы, если б Александр не запретил ему этого под страхом отлучения от Церкви.
Как же я мог согласиться с Аттилой, готовым осуждать Генриха и обвинять его во всех смертных грехах, если во-первых, я свято ценил мнения моего отца, а во-вторых, репутация моего государя была для меня неприкосновенной. Признав, что он чудовище, я не в силах буду оставаться у него на службе. Едва я начинал размышлять об этом, перед моим мысленным взором вставал облик императора, его львиный взгляд, крепкие скулы, длинные золотые волосы. И этот царственный облик никак не вязался с мерзостями, приписываемыми Генриху неразборчивой народной молвой. Уж я-то знал, какие есть в народе любители почесать языком. Что там царственные особы, если находились охотники поставить под сомнение непорочность Святого Зачатия и чистоту отношений между Спасителем и Магдалиной. Так что, если и были точки, в которых мои взгляды и симпатии сходились с мнениями Аттилы, то только не в вопросе о личности нашего государя.
День ото дня состояние мое, слава Богу, улучшалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176