Трое веронцев из семейства Монтагви и отец Лоренц везли нам в подарок Лжеадельгейду, будто только того и ждали, когда мы за ней прибудем. Когда я издалека увидел эту женщину, я поразился сходству с моей Евпраксией, но при ближайшем рассмотрении она оказалась старше, грубее в чертах лица, а главное, по происхождению явно была из какого-то низкого сословия. Покуда мы везли ее назад в Каноссу, она без остановки рассказывала нам, как ее запугивал Генрих, каким унижениям он подвергал ее и как ее насиловали все, кому не лень, из его окружения, а когда она хотела однажды бежать, ее заточили в замке. Вскоре выяснилось, что она родом из маленькой деревушки в Штирии, где мечтала бы провести всю свою жизнь, если бы ее не угораздило родиться с лицом, подобным императрице Адельгейде, и если бы проклятого Анно фон Ландсберга не дернул чорт отправиться к своим родственникам в Моравию и заехать по пути в эту занюханную деревушку, где ему на глаза попалась девица Эльза Браун, очень похожая на императрицу. Оставив свое путешествие, он схватил Эльзу и повез ее в Эккенштейнский замок к Генриху, который к тому времени уже нашел двойника Конрада, бедного рыцаря из Тюрингии по имени Вольфрам Брутеус. Конечно, замысел Генриха отличался остроумием, но вот беда, самозванцы подвели. Вначале кто-то нашептал Брутеусу, что когда его полностью используют, то непременно отравят, и он попросту в один прекрасный день исчез из Вероны; а затем начала испытывать неудобства от своей роли и Эльза Браун. Великолепный план Генриха разрушился в зародыше, не успев принести пользы императору и вреда его недругам. Можно себе вообразить лицо Генриха, когда он вернулся в Верону и узнал о том, что Лжеадельгейда переметнулась к обитателям Каноссы. Поговаривают, что он снова пытался отравиться ядом, снова видел ад и, как в первый раз, его спас чудодей-лекарь.
К весне повсюду в Европе начался голод. В Каноссе благодаря неисчислимым запасам продовольствия, он не чувствовался, но каждый день в замок приезжали люди из разных городов Тосканы, Ломбардии и Веронского маркграфства и жаловались на то, что, как водится в таких случаях, голодающие начали питаться собаками и кошками, а также воронами, галками и прочей птицей, ранее не составлявшей объект пропитания. Когда в марте мы отправились в Пьяченцу, то могли убедиться воочию, что толпы просителей, приходившие в Каноссу, не состояли из жуликов — голод и впрямь охватил северную Италию и, как выяснилось впоследствии, всю Европу — и Францию, и Бургундию, и Лотарингию, и Германию, и Чехию. Деревни, через которые мы проезжали, выражали собой картину общего уныния, дороги сплошь были усеяны попрошайками, а кое-где на обочинах можно было увидеть истощенные трупы. В меньшей степени голод злодействовал в Парме, но и к ней он уже протягивал свои когти. В Пьяченцу мы прибыли в тот самый день, когда там начался Собор римской церкви, возглавляемый папой Урбаном. Это было огромное событие, на которое съехались епископы из Италии, Франции, Бургундии, Германии, всего — четыре тысячи лиц духовного звания и более тридцати тысяч мирян. Было уже достаточно тепло, и заседания собора, ввиду такой его небывалой многочисленности, проходили в чистом поле. На третий день Собор начал рассмотрение бракоразводного дела императрицы Адельгейды. Была оглашена жалобная грамота, составленная с помощью нескольких ученых мужей, состоящих на службе у Урбана, затем Евпраксия принесла публичное покаяние во всех своих грехах, и, выслушав ее, большинство епископов требовало строгой епитимьи, но папа оказался гораздо мягкосердечнее, нежели они, и отпустил все грехи моей возлюбленной, отказавшись наложить даже самую малую епитимью. Однако на этом его мягкосердечие кончилось, и сколько ни уговаривала его Евпраксия, сколько ни умоляли его Матильда и Вельф, он остался непреклонен и, вняв мнению Собора, отказался разрешить развод. По решению Собора императрице Адельгейде позволялось впредь жить отдельно от мужа до пор, покуда он не явится с повинной к Урбану и не покается публично во всех своих страшных грехах, предоставив все требуемые папой права и тем самым окончив, наконец, борьбу за инвеституру. Если же это случится, Адельгейда должна будет вернуться к Генриху и возобновить супружество.
Это был удар. Евпраксия целых два дня после вынесения решения собора о ее участи непрестанно плакала, проклиная свою судьбу. Когда я пытался успокоить ее, она смотрела на меня одичавшим взором и почти кричала, забыв про латынь и немецкий и обращаясь ко мне по-русски:
— Миленький мой, единственный мой, нет нам с тобою счастья! Боже, какие злые люди, они не видят ничего дальше своей политики. И ведь они понимают, что Генрих никогда уже не придет к ним с покаянием, так зачем же разрушать меня и тебя?! Я люблю тебя больше жизни, но нам, как видно, не судьба…
Признаться, я тогда сильно возроптал в душе, и в запальчивости воскликнул:
— Будь прокляты все императоры и папы вместе взятые, если они мешают нашему счастью! Мы убежим с тобою в Киев, и пусть киевский митрополит даст тебе развод и благословит наш брак.
Она испугалась моих проклятий и забормотала, что она на коленях будет преследовать Урбана, куда бы он ни поехал, она растопит его ледяное сердце, и он все же даст развод с Генрихом и благословение на брак со мной.
Вскоре выяснилось, что на Соборе в Пьяченце высшие духовные лица Римской Церкви чего-то упустили и необходимо снова собраться. На сей раз нужно было отправляться в Констанц, город, лежащий на берегу Боденского озера в Швабии, куда папа уехал сразу после окончания Пьяченцского Собора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176