Из закопченных домов вылезали крестьяне, демонстрируя свою бедность лохмотьями и заплатами. Всего несколько женщин носили сабо; большинство мужчин были в лаптях. Они даже не двинулись, когда из-под копыт наших лошадей им на штаны полетели комья грязи. (Интересно, улыбался ли Винкельбах, вернувшись туда, где его личность повергала всех в страх? Маркиз, кажется, и не замечал своих подданных, глядя в сторону пока не видимого замка.) На краю деревни у дороги распростерся какой-то человек в тряпье. У его ног лежала связка влажного хвороста. Тощая паршивая дворняга положила голову ему на бедро. Завидев нас, несчастный протянул руку за подаянием, однако, заметив латы и развевающееся знамя, тут же спрятал ее.
– Вильдерер, браконьер, – сказал капитан стражи. Нищий поднял голову, и я увидел выжженную у него на его щеке букву «В» – отметину, которой правосудие награждало подобных ему. Кто-то швырнул бедняге кусок ржаного хлеба. Хлеб шлепнулся в лужу в нескольких ярдах от бродяги с собакой.
Еще милей южнее мы увидели сверкающую гладь Оберзее, распростертого, словно зеркало, у подножия замка Фельсенгрюнде. Один из солдат достал из седельной сумки охотничий рог и подал сигнал. Клаус пришпорил лошадь и похлопал товарища по руке.
– Родина, – радостно воскликнул он. Мы заехали за деревянный частокол и на время потеряли из виду замок и озеро. Дорога круто шла вверх. Мы вышли на гребень горы, а лес отступил назад, как будто на сцене раздвинулся занавес. Вся компания (за исключением некоего флорентийца) заулыбалась, услышав запоздалое эхо рога. Перед нами тянулись поля, размеченные ровными полосами, с загонами для коз и свиней. Я увидел городок – побогаче, чем предыдущая деревня, – с церковным шпилем и каменными домами, столпившимися у южных стен замка.
Не могу сказать, что после величественного Пражского Града я был восхищен этой старомодной крепостью, укрепленные стены которой, грязно-серые и захваченные местами непобедимым плющом, медленно разрушались. Я разглядывал замок в надежде увидеть приспущенный флаг; но герцогский штандарт гордо развевался над воротами.
Внушительная кавалькада в плюмажах и доспехах, мы пронеслись над Оберзее. Решетчатые ворота втянулись в каменную глотку, под ногами наших лошадей загрохотал деревянный язык подъемного моста, а стражники у ворот завопили и принялись размахивать шлемами. Я успел разглядеть старинную часовню – конюшню – мрачные дома, – и мы въехали в замковый двор, в объятия встречающих. Смущение на лицах. Всадники спешились, а я в нелепом одиночестве остался сидеть в седле. Маркиз в это время безразлично здоровался со своими придворными. (Женщин было обескураживающе мало, и они в основном стояли в сторонке.) Я увидел, что Мориц фон Винкельбах обнимается со своей вариацией, только ниже и толще оригинала. А вот маркиза никто не обнял. После дворцовых формальностей вокруг него образовалось почтительное и отчужденное пространство, охраняемое фальшивыми улыбками. Герцог не вышел встретить сына.
В ожидании приказаний ваш рассказчик изображал ученого, читая пыльную и маловероятную Историю (которой самой уже было лет сто) герцогства Фельсенгрюнде. В герцогской библиотеке нашлось не так уж много книг по местной тематике, так что я часто отрывался от заковыристой латыни, чтобы рассмотреть картины на панелях между книжными шкафами: неуклюжие изображения дикарей Серебряного века, одетых в львиные шкуры и мускулистых, как Геркулесы, которые дубасили, жарили и пожирали друг друга в общем болоте из мха и слизи. Время от времени из моей груди вырывался тяжелый вздох. Это был мой пятый день в Фельсенгрюнде, и новизна первых впечатлений начала тускнеть.
Мне выделили крошечную келью в восточном крыле замка, над помещениями для прислуги, где я дремал, нес всякую чушь и бодал лицом подушку, дожидаясь момента, когда смогу запить парой глотков пива грубую еду, которую мне приносили угрюмые и подозрительные поварята. На третий день я перестал надеяться, что меня вызовут, и начал исследовать – без разрешения, на свой страх и риск – так называемый Большой дворец: старинный каменный лабиринт, в котором за закрытыми дверьми слышались голоса, и звук шагов разносился по коридорам, в которых, судя по всему, давно не ступала нога человека. Я беспрепятственно заходил (предоставив Историю латинским призракам) в обшитую дубом галерею Большого дворца и заглядывал в Палату собраний, где пыль лежала толстым ковром, не потревоженная ничьими шагами. Но, несмотря на знакомство с лестницами и коридорами, на тайну покоев герцогини, которые герцог запер, со скорбью или облегчением, бог весть; несмотря на возможность огибать стеклянные взгляды часовых и взбираться на крепостные стены, откуда я рассматривал дерн, пурпурные горы и скромные лодки, скользившие по глади Оберзее; несмотря на кажущуюся свободу, я пребывал в тревожной неизвестности. Меня никто не навещал, кроме слуг. Я не решался приблизиться к Мартину Грюненфельдеру, высокому и угрюмому оберкамергеру (последнему представителю благородной дворянской фамилии), который раздавал приказы челяди; я не мог обратиться к косматому казначею, Вильгельму Штрудеру, который жевал за конторкой гусиные перья и частенько с решимостью сварливой карги выбегал из норы своей канцелярии, чтобы отругать помощников и слуг. Что касается моего Альбрехта – или скорее маркиза, – он был постоянно занят, участвовал в совещаниях в герцогских покоях (откуда уже давно не тянулись нити управления) или молился в дворцовой часовне о скорейшем окончании – тем или иным образом – болезни его отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149