Нотта отбросило назад. Все в Риттерштубе были потрясены и оглушены. Дым, запах пороха. А потом англичанин поднялся и, расстегнув рубашку, показал синяк, куда попала пуля, обезвреженная философским камнем.
– Как?…
– Амальгама, могу поклясться. Я слышал про одного актера в Падуе, который стрелял в своего брата пулей, разлагавшейся в полете. Но Джонатан Нотт был умнее. Через несколько минут после выстрела слуга нашел на полу закатившуюся в угол пулю. Еще теплую. И теперь герцог смотрит в рот англичанину, как влюбленная девочка. Ему обещано все. Успешный итог женитьбы, заживление душевных ран. И ни твои рисунки, ни мои автоматы нас от этого не защитят.
15. Ваятель по плоти
Герцога, ослепленного восхищением перед Ноттом, было не так-то легко затащить в мой зверинец. Он везде видел символы своего незавидного положения: в чахлом удоде и затворнических черепахах, в надменном безразличии павлиньей курочки к роскошному хвосту ухажера. Попугаи утомляли его своей болтовней, от их пуха у него першило в горле. Медведь же… Все мои уверения в его дикости и свирепости развеивались всякий раз, когда в кухонных пещерах кто-то стучал кастрюлями. Услышав намек на сигнал, эта слезящаяся скотина поднималась на свои трясущиеся окорока и отплясывала бессмысленный танец.
– Интересно, это его смотрители научили? – с подозрением прищурился Альбрехт Рудольфус. Я торопливо перетащил его к последнему и самому редкому экспонату.
Дронт подвел меня больше всех. Хотя его супруга уже давно стала кучкой костей на морском дне, он все равно жаждал продолжать свой род. Движимые любопытством (довольно жестоким любопытством, вылившимся, например, в выпотрошенную полевку) смотрители приставили зеркало к сетке его вольера. Мы с герцогом наблюдали за влюбленной птицей – зa бесполезными брачными танцами, симметричными поцелуями и радостными прыжками, когда он замечал ободряющее подмигивание своего собственного отражения. Герцог уныло подпер ладонью свои подбородки, и я понял, что мы с ним думаем об одном и том же… Суета сует, всяческая суета.
В следующий раз, к моему удивлению, герцог привел с собой обергофмейстера. Они приказали принести зеркало. Герцог, как озорной школьник, пихнул своего советника локтем – мол, смотри, смотри! Мориц фон Винкельбах высокомерно разглядывал дронта в развалах перепачканной пометом соломы. Птица широко распахнула клюв и издала воинственный шип; потом поскребла свою гузку, с самоуничижением пустынного аскета вырвала из груди перо и устроилась спать. Опасливому смотрителю было приказано растормошить птицу.
Обергофмейстер быстро отправил парня к врачу, я же поспешил за ним – с завернутой в платок окровавленной подушечкой его пальца.
После того, как смотрителю оторвало полпальца, герцог совсем потерял интерес к зверинцу и полностью посвятил себя оккультным занятиям. Да и мой энтузиазм касательно этих созданий значительно поутих: время диктовало свои условия. Поэтому я взялся расписать алхимическими мотивами стены нового Риттерштубе, который теперь служил еще и лабораторией. По просьбе Нотта я изобразил Солнце и Луну, Обезглавленного Короля, множество черных ворон и солнцеглавого Гермеса Трисмегиста. Вскоре после этого мне было приказано уступить южную башню моему сопернику.
– Ему она нужнее, чем тебе, – сказал герцог, когда я заявился к нему в кабинет, кипя праведным негодованием. Мои бурные протесты (напоминавшие, как я отчетливо понимал, тщетные жалобы моего собственного предшественника) лишь укрепили моего патрона в его решении. Мне пришлось перетащить все оборудование и пожитки в комнату Магдалены в восточном крыле. Как вы можете представить, моя брезгливая жена была вовсе не рада этому вторжению. Три дня и ночи она держала оборону и устраивала диверсантские вылазки, отодвигая мой лагерь от своих вещей всякий раз, как я куда-нибудь выходил, и встречая мое появление настолько отборной бранью, что я бежал с нашего гипотетического любовного ложа и устроил постель под столом, накидав туда груду подушек.
Другие мои иждивенцы меня попросту бросили. Джонатан Нотт сделал из них своих собственных учеников, обрядив всех в костюмы цвета вороньего крыла. Отвергнутый всеми, униженный, я как мог продолжал обогащать герцогскую кол-лекцию, сосредоточившись на эротических работах в стиле Приматиччио. Они громоздились на моем столе оборотной стороной кверху, чтобы не разжигать ярость Магдалены: вечно купающиеся Сусанны и мастурбирующие сатиры, Юдифи, размахивающие отрубленными головами, словно фонариками, дюжина Лукреций, умирающих на шпеньках мечей, дабы спасти свою честь.
За зиму весь мой зверинец вымер. Первым – удод, так ни разу и не распустивший своего земляничного хохолка. За ним последовали бразильские черепахи. Они не привыкли к нашим холодам и после особенно морозной ночи были найдены смотрителем уже мертвыми – застывшими внутри своих панцирей, как отшельники, презирающие мирскую суету. В канун дня святого Николая сдохла павлиниха, подавившись вишневой косточкой, которую неосторожно выбросил кто-то из поварят. Самец, лишенный даже пренебрежения в своей неразделенной любви, угас в тепле пекарни, оставив после себя кошмарную вонь и столько помета, что, если б то были дрова, их хватило бы на растопку печи. Проникнувшись хозяйским безразличием, главный повар, должно быть, знал, что его не слишком строго накажут за то, что он собственноручно свернет шеи всем попугаям, чей пронзительный и беспрестанный гомон чуть не свел его с ума. Одно роскошное пиршество по случаю дня рождения герцогини – с зажаренным лебедем и молочными поросятами – вернуло ему герцогское расположение и предало вечному забвению его пернатых жертв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149