Вокруг было темно и тихо. В соседних комнатах никто не шевелился. Мне вдруг стало страшно.
– Кто там?
Я прислушался: не раздастся ли звук дыхания, неосторожный шорох одежды, слабый звон металла.
– Адольфо, это ты?
Молчание. Черт. Я что же, буду теперь бояться темноты? Я двинулся вперед, слепо нащупывая дорогу ногой.
За моим столом сидел Якоб Шнойбер. Он оставил дверь открытой: не для того, чтобы смягчить мой испуг, а чтобы я не разбудил соседей своим криком.
– Ага. – Я старался выглядеть беззаботным. – У вас, как я понимаю, есть ключ от этой двери?
– У меня много ключей.
Он рассматривал высушенную голову туземца Хибаро – которую я запечатлевал для потомков, – как будто это был странный фрукт, предназначенный к продаже на рынке. В окно пробивался слабый синеватый свет. Я спросил, что он делает в моей комнате.
– Я пришел рассказать вам о своей жизни, герр Грилли. Где я был. С кем встречался.
– Я совершенно уверен, что капеллан или Вакенфельс с радостью выслушают вашу исповедь.
Якоб Шнойбер положил голову на место. Его голос был тихим и монотонным.
– Я сражался в немецких рядах у Белой Горы. Мы противостояли правому флангу чехов под командованием Иоахима Шлика. После этого я спал в саду. Было очень холодно. Мы ели гнилые груши. На следующий день мы вошли в Прагу, шили ее без единого выстрела. Мы дружно кричали, когда Максимилиан принял капитуляцию врага.
– Рад за вас, – сказал я в дурнотном нетерпении.
– Весной мне весьма пригодились навыки нотариуса, полученные, скажем так, в прошлой жизни. Меня нанял в качестве секретаря Карл, граф Лихтенштейна. В наши задачи входило составление списка главарей бунтовщиков, которых надлежало арестовать и допросить.
– Герр Шнойбер, я в самом деле ужасно устал.
– Это было в прошлом июне. У восточной стены старой ратуши построили громадный эшафот. Вы знаете, где это… напротив школы, где вы жили…
Несмотря на дурноту и усталость, кровь в моих венах чуть не замерзла.
– Продолжайте, – сказал я.
По-прежнему сидя за моим столом, Якоб Шнойбер прими пси подробно описывать казни. Имена богемских дворян были для меня пустым звуком; рассказы об их мучениях только усугубляли мою тошноту.
– Я видел, как они казнили доктора Йессениуса. Вы ведь слышали про него?
– Он был… анатомом…
– Он вел переговоры с венграми в Братиславе. Бедный Йессениус. Что они сделали с трупом? Неужели
его скелет теперь болтается на веревке в Карловом университете?
– Но в тот судный день я был не только наблюдателем, – продолжал Шнойбер. Снаружи сгущались сумерки; я различал только яркий блеск глаз моего врага и сверкающий глянец его зубов. – Я лично вогнал гвоздь, прибивший Микулоша Дивиша к плахе. Прямо через язык.
– Сдается мне, ваш язык лжет.
– Но я проявил милосердие и дал парню возможность восстановить способность к речи. Дал возможность кому-то из родственников придержать его голову, чтобы язык не разорвало.
– Черт вас подери, Шнойбер. – Я схватился за дверной косяк, чтобы не упасть. – Зачем вы мне рассказываете эти мерзости?
– А затем. Потому что я видел, как ты с омерзением воротишь нос от моих экспонатов. Потому что ты улыбаешься и отравляешь мир своей улыбкой, а потом вздрагиваешь при виде съеденной оспой головы и думаешь, что это делает тебя добрым христианином. Ты никогда не спал с шлюхой?
– Убирайся.
– Настоящий художник ценит ужасы жизни.
– И ты называешь себя художником? Тела, что ты выставляешь, сотворил Бог.
– Бог сотворил и то, что рисуете вы, герр Грилли. – Шнойбер взял со стола один из «языковых камней» и швырнул им в меня. – Бог сотворил и это. Он сделал все эти диковины. Мы оба фиксируем существующую материю. Только я стараюсь ее сохранить.
– Для начала убив.
– Вы презираете мои методы. И все же вы позаимствовали эту мумию для ваших… как их назвать? Картин? Единственная разница между нами состоит в том, что вы малюете плоть, а я ее спасаю. Вы создаете иллюзии, а я восхваляю саму вещь.
– Дешевые черепушки.
– По крайней мере они настоящие.
– Что?
– Нельзя подделать человеческую плоть.
Холодный пот потек у меня между лопатками.
– На что вы намекаете, герр Шнойбер?
– Ладно, скажу прямо. Вы имитатор, герр Грилли. У вас нет собственного искусства, вы крадете его у людей, обладающих большим талантом. И герцогу Альбрехту это уже надоело.
– Герцогу Альбрехту?
– Да, об этом еще не объявляли. Его светлость отказался от второй части имени. С моей помощью – с помощью мастера Нотта – герцог восстановил свою истинную личность.
Мне было феерически плохо; мои кишки сковал лед.
– Сам Альбрехт рассказал нам про ваши фокусы.
– Он не мог этого сделать. Оклеветать свою собственную библиотеку?! Дело всей жизни?! Это неслыханно.
– Путеводные духи ничего не откроют тому, кто живет обманом. Герцог очистил совесть, рассказав обо всех проступках.
– Тогда почему он не разоблачил мои подделки на публике, вчера, когда меня накормили словесными батогами?
– Ангелов Нотта вполне удовлетворила приватная исповедь. Правильно, правильно, герр Грилли. Присядьте. Отдохните.
Мои подушки были холодными, жесткими и истрепанными. Мое левое колено тряслось, как тогда, десятилетия назад, на темной лестнице таверны в Кляйнзайте.
– Но я вам еще не рассказал, – сказал Шнойбер, – чем я зарабатывал на жизнь до Белой Горы.
(О Боже!)
– Я работал на человека по имени Моосбрюггер. Матеус Фридрих Моосбрюггер. Кажется, вы с ним встречались в годы своей юности?
– Чушь собачья. Вы тогда были совсем ребенком.
– Филип фон Лангенфельс – да, его вы тоже знали, – взял меня в пажи незадолго до своего ареста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149