Когда-то мы были товарищами…
Нет, это невыносимо; у меня взбунтовался желудок; моя душа съежилась, как мышь при виде кошки.
– Я дам тебе все, – выдохнул герцог мне в шею. – Все, что у тебя было до Нотта. И даже больше. Я сделаю тебя обергофмейстером. Все мои богатства станут твоими.
Я принялся отцеплять его пальцы от воротника и наконец вывернулся из его захвата.
– Предложение весьма щедрое. И весьма соблазнительное, – сказал я. – Дайте мне время подумать.
– А что тут думать? Я прошу тебя остаться со мной в кабинете. Сон о лапах предвещает несчастье – я не буду спать в своей опочивальне.
– Вы в полной безопасности, милорд.
– Но мятеж в Вайденланде…
– Обергофмейстер уверяет, что вам нечего опасаться этой угрозы.
– Я боюсь вовсе не этой угрозы.
Несколько минут, показавшихся мне целым веком в чистилище, я решительно не уступал мольбам герцога. Я не был великодушен. А если бы и был… читали бы вы сейчас эти строки, неодобрительно хмурясь? Я пообещал герцогу – да, да, с объятиями и поглаживаниями по его засаленной голове, – что я вернусь позже, может быть, завтра; ну ладно, сегодня – и буду бодрствовать рядом с ним, хотя я уверен, что все его страхи необоснованны. С большой неохотой, вытирая рукавом сопли и слезы, герцог Альбрехт отпустил своего карлу. Он так и стоял, покачиваясь, на коленях, а я поклонился и вышел. Я видел, как он судорожно роется в паутине своего мозга в поисках слова, подходящего для прощания. Однако мы разошлись без слов, глядя друг другу в глаза, пока – без сожалений с моей стороны – нить наших взглядов не порвалась. Горесть, адское одиночество, написанное на лице герцога, – вот что я буду помнить все последующие годы.
Должно быть, в те мгновения я сам в это верил. Я вернусь, чтобы его успокоить, хотя сам нуждался в успокоении не меньше, если не больше – из-за смерти моего друга и неопределенности своего положения в замке. Герцог воззвал к старинным узам товарищества. Да, убеждал я себя, истощенный переживаниями этого страшного дня. Чувствуя во всем теле боль от непривычной работы и неумолимого холода, я вскарабкался в мое набитое подушками гнездо. Время от времени мне придется составлять компанию Альбрехту, когда работа позволит; дать согласие легко, если оно нужно лишь для того, чтобы сбежать от его тошнотворных объятий.
Уже засыпая, я начал жалеть о своем обещании.

* * *
Бормотание. Голоса у меня в ушах. Шепот на крыльях мотылька. Мои руки подпрыгивают, как щенок, и прогоняют докучливого мотылька.
Я проснулся от явственного ощущения, что ко мне в комнату ворвались. Я прислушался – от слишком реального сна сердце до сих пор билось как сумасшедшее. Голоса слышались из коридора? Нет. Они шли из глубокой, подземной пещеры. Что они говорили? Они кричали; они были злыми, жестокими и решительными. Я сел на постели и уставился в темноту, на плавающие перед глазами сверкающие пятна, как будто, напрягая зрение, я мог тем самым улучшить свой слух.
Оболочка сна лопнула. На улице действительно кричали: гвалт мужских голосов доносился от городских ворот.
Напуганный до тошноты, я прислушивался к звукам боя. Как крестьянам удалось опустить мост? Но почему тогда не слышно сигнала тревоги? Возможно, Максимилиан фон Винкельбах насмехался над толпой повстанцев, не понимая их силы и ярости и считая излишним беспокоить герцога из-за таких пустяков. Но требования справедливости и мести, удары импровизированного тарана в окованные сталью ворота не унимались. Все это сопровождалось испуганными воплями с крепостных стен, поскольку ворота необъяснимым образом начали поддаваться. И только когда осаждающие свирепой людской волной ворвались на площадь, забили колокола часовни.
Герцог! Мне нужно было добраться до герцога! Спотыкаясь о подушки, я нырнул лицом в умывальник.
Придя в сознание, я стряхнул осколки льда с разбитой головы и перевязал рану чулком. Испытывая дурноту после удара, я медленно и неуверенно, как пьянчуга с похмелья, оделся и влез в тяжелое меховое пальто. Пришлось повозиться с задубевшими от холода сапогами, чтобы они допустили мои стопы в свое нутро, что они в итоге и сделали, передразнивая своим скрипом мои жалкие всхлипы. Сколько времени я был без сознания? Ярость снаружи утихла. Теперь оттуда доносились иные звуки: приказы, крики о помощи, тревожные и угрожающие вопли.
Я выбрался в коридор, на пустынную темноту лестницы. Я чувствовал, что восточное крыло опустело, лишилось человеческого балласта: все люди были снаружи или искали безопасности в подземельях. Немало времени ушло у меня на то, чтобы преодолеть скользкие ступени. Железные перила покрылись инеем и липли к коже: ужасно не хотелось, но пришлось их отпустить и довериться обледенелым камням. У-уух! Я поскользнулся. И-иих! Земля подпрыгнула и врезала мне по заду. Чтобы подняться, пришлось встать на четвереньки. Охая и постанывая на каждом шагу, я спускался по улице Вергессенхайт, а потом свернул на площадь. Часовня загораживала от меня библиотеку. Но нежно-розовое свечение в глазу флюгера подтвердило мои худшие опасения. Библиотека пылала.
Слуги с ведрами носились к колодцу и обратно. Повара крутили колодезный ворот. Я выхватил у кого-то ведро для помоев и направился к пожарищу. Рядом с часовней – колокола которой уже замолкли – ряд стражников сдерживал слуг. Одни хватали поднесенные ведра с водой, другие кричали, чтобы несли еще. Я увидел северное крыло библиотеки. Дверь была выбита, из ее оранжевой глотки пробивался дым, из которого время от времени возникал стражник с ведром. В этом апокалиптическом свете я разглядел сваленные на ступенях тела;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149