— Много, дитя, всего 12 535 человек Бругш-бей («История фараонов», 566).

.— А я сегодня ночью, дедушка, слышала плач крокодила. О чем он плачет? — продолжала болтать невинная девочка, не подозревая в себе «божественности». Кого ему жаль?— Он не плачет, дитя, он обманывает.— Кого, дедушка?— Доверчивых людей и животных, он заманивает их к реке: крокодиловы слезы опасны.По Нилу скользили лодки то к восточному берегу, то обратно. Вдали виднелись паруса, чуть-чуть надуваемые северным ветром: то шли суда от Мемфиса, от Цоан-Таниса, любимой столицы Рамзеса-Сезостриса.На набережной кипело оживление. Пленные из страны Либу и Куш (Нубия), черные, как их безлунные ночи, выгружали на берег глыбы гранита и извести. Несмотря на ужасающий зной, они пели заунывные песенки своей родины.Пенхи на набережной зашел в лавку, где продавались восковые свечи и воск. Там он купил несколько «мна» (фунт?) воску.— На что тебе воск, дедушка? — спросила Хену.— Узнаешь после, дитя, — отвечал старик. — Ты же мне и помогать будешь в работе.— Ах, как я рада! — болтала девочка. — Что же мы будем делать?— Куколки… Только ты об этих куколках никому не говори, дитя, понимаешь?— Понимаю, дедушка, — отвечала Хену, гордая сознанием, что ей доверят какую-то тайну. VI. ВОСК ОТ СВЕЧИ БОГИНИ Наступил, наконец, ожидаемый вечер. Солнце, безжалостно накалявшее в течение дня и гранитные колонны храмов, и головы молчаливых сфинксов, и глиняные хижины бедняков, нижним краем своего огненного диска коснулось обожженного темени высшей точки Ливийского хребта, когда в воздухе пронесся резкий крик орла, спешившего в родные горы, и вывел из задумчивости старого Пенхи.— Пора, дитя мое, — сказал он внучке. — Скоро на небе покажется то, чего мы ждем.Они пошли по направлению к гигантским статуям Аменхотепа, которые отбросили от себя еще более гигантские тени до самого Нила и далее. Скоро солнце выбросило из-за гор последний багровый свет в виде рассеянного снопа лучей, и над Фивами легла вечерняя мгла. В то же мгновение на небе, над Ливийскими горами, блеснул золотой серп нарождающегося месяца. Он так отчетливо вырезался над бледнеющим закатом, что, казалось, висел в воздухе над самыми горами пустынной Ливии. В воздухе зареяли летучие мыши.Улицы и площади города, за несколько минут столь шумные, быстро начали пустеть, потому что около тропиков ночь наступала почти моментально, и движение по неосвещенному городу являлось более чем неудобным.Но вот и пилоны храма богини Сохет.— Где начало вечности? — спросил чей-то голос наших спутников.— Там, где ее конец, — отвечал Пенхи.Это был условленный лозунг. От одного из пилонов отделилась темная фигура.— Следуйте за мной — богиня ждет, — сказал тот, кто стоял у пилона.— Верховный жрец богини, святой отец Ири, — пробормотал Пенхи в смущении.— Я его младший сын и посланец.Они все трое вошли во внутренний двор храма. Хену испуганно схватила старика за руку.— Богиня глядит, — прошептала она.Действительно, из мрака тропической ночи выступала, отливая фосфорическим синеватым светом, львиная голова странного божества. Голова в самом деле глядела живыми львиными глазами. Пенхи невольно упал на колени: он еще никогда не видел ночью богиню Сохет. Пенхи суеверно молился страшному божеству. Хену стояла с ним рядом и дрожала.— Божество милостиво: только чистому существу оно открывает свой светлый лик, — сказал тот, который называл себя младшим сыном верховного жреца Ири. — Встань, непорочное дитя, иди за мною.— Я с дедушкой, — робко проговорила Хену.— Конечно, с дедушкой. Идите, верховный отец наш ждет Пенхи и его внучку Хену.Все трое пошли направо, где находилось помещение верховного жреца. Оно было ярко освещено массивными восковыми свечами в высоких канделябрах. На небольшом бронзовом треножнике курилось легкое благовоние.Верховный жрец встретил пришедших ласково.— Какое прелестное дитя! — сказал он, подходя к Хену. — Как тебя зовут, маленькая красавица? — ласково спросил он, гладя курчавую головку девочки.— Хену, — отвечала она, нисколько не сробев: старый толстяк показался ей таким добродушным дедушкой.— А сколько тебе лет?— Двенадцатый, а потом пойдет тринадцатый.— Ого, как торопится расти, — рассмеялся жрец, — это пока, до семнадцати лет, а там начнет расти назад и убавлять свои года. А есть у тебя мать?— Нет, мама умерла: она там, в городе мертвых, — печально отвечала Хену.— А отец? — Девочка молчала; за нее ответил дед.— Он давно в плену, святой отец, его взяли финикияне в морской битве при устьях Нила, у Просописа, и продали в рабство в Троиду.— В Троиду! О, далеко это, далеко, на дальнем севере, — проговорил старый жрец. — Я знаю их город Трою; я был там давно с поручениями от великого фараона Сетнахта, и царь Приам принял меня милостиво. Я там долго пробыл и старика Анхиза знал, и Гекубу… А теперь, слышно, Трою разрушили кекропиды из-за какой-то женщины. О, женщины, женщины! Рамзес III был современником осады и разрушения греками Трои (около 1200 лет до Р. X.).

Старик разболтался было, но скоро опомнился: ведь он верховный жрец, и притом богини-женщины…— Бедный Приам! — сказал он как бы про себя. — Сын мой, — обратился он к младшему жрецу, приведшему к нему Пенхи с внучкой, — поди, приготовь в святилище богини.Младший жрец вышел. Ири также удалился в соседнюю комнату, чтобы надеть на себя священную цепь и мантию.Хену, оставшись одна с дедом, с жадным любопытством и боязнью осматривала помещение верховного жреца. Изображения божеств внушали ей суеверный страх, зато опахала из страусовых перьев, украшенные золотом и драгоценными камнями, приводили ее в восторг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48