Для них после потери сестры Нофруры начались новые «дни плача», как и для старой Херсе.Едва Рамзес увидел мертвым прелестное личико Лаодики, как тотчас же приказал жрецам приготовить ее тело к погребению с царской пышностью, а придворным зодчим и другим мастерам — изготовить для нее богатый саркофаг из красного порфира, а равно вырубить в своем семейном склепе погребальную камору рядом с каморой недавно погребенной дочери своей, Нофруры, и деревянную резьбу каморы приготовить из лучших пород деревьев — из драгоценного «кет», из красного и черного дерева и из сикомора.В самый день смерти Лаодики, когда во дворец явились со своими носилками жрецы храма Озириса, чтобы отнести тело убитой в очистительную палату этого храма, Херсе едва могли оторвать от трупа ее любимицы. Неутешно плакала и юная Нитокрис, следуя за телом безвременно погибшей сиротки, к которой прелестная дочь фараона успела так горячо привязаться. Почти как и за телом Нофруры, за носилками Лаодики следовала толпа народа.Внимание всех обращала на себя также одна маленькая, горько плакавшая девочка.— Чья это девочка, что так горько плачет? — спросил Инини, тот энергичный ливиец, которого мы видели под Мемфисом, когда он и друг его Пилока возвращались из долины газелей, где они охотились на льва, а потом в тени храма Хормаху под гигантским сфинксом встретили жреца этого храма Имери и Адирому, возвращавшегося из троянского плена, вернее, из города Карфаго после отплытия оттуда Энея. — Как плачет бедненькая.— Это дочка Адиромы, — отвечал Пилока.— А! Это того, что был около десяти лет в Трое?— Да, который, помнишь, когда мы в Мемфисе садились на корабль «Восход в Мемфисе», узнал эту бедную дочь Приама и помогал нам и жрецу Имери похитить ее у Абаны, сына Аамеса.— Девочка, вероятно, от отца узнала печальную судьбу Лаодики и вот теперь плачет о ней.— Конечно. Вон отец старается утешить ее, но и сам плачет.И в толпе многие узнали маленькую Хену.— Вон та священная девочка, которой бог Апис передал небесный огонь, — говорила одна молодая египтянка с голеньким черненьким мальчиком на плече.— Где? — спросила старая египтянка.— Да вон прямо, плачет так.— Да, да! Я помню, как она упала на колени перед Аписом… Ах, как страшно было!— А еще страшнее было, когда ее хотели принести в жертву Нилу.Ах, да! Я никогда не забуду этого… Стоят эти семь девочек с пучками зеленой пшеницы в руках…— И с цветками лотоса, — поправила молодая египтянка.— Да, да, и с цветками лотоса… И вдруг Апис идет прямо на них… Все испугались…— Только одна не испугалась, вот эта, — снова поправила молодая.— Да, да, только одна не испугалась, вот эта… И Апис стал жевать ее пшеницу…— А еще страшнее было, когда повезли ее на лодке топить, — вмешалась третья египтянка. — Как грянет гром…— Это не гром, — поправила и эту молодая египтянка, — это сам Аммон-Ра, который поразил своего сына, бога Горуса; так и верховный жрец сказал.— Да, да… И огонь Аммона-Ра растопил золотого Горуса, а девочку вытащили из Нила.Это говорили о Хену, которая шла за телом Лаодики и плакала. Отец действительно рассказал ей все о печальной судьбе дочери Приама, говорил об осаде Трои, о единоборстве Гектора с Ахиллом, о смерти прекрасного и мужественного брата Лаодики, о разорении ее родного города, и впечатлительная девочка всей душой полюбила ту, которую несли теперь в храм Озириса. Еще недавно она видела ее живой, такую нежную и прекрасную, когда она рядом с той, плачущей теперь царевной Нитокрис возвращалась с похорон Нофруры.В толпе, следовавшей за телом Лаодики, шли разнообразные толки о таинственной смерти несчастной чужеземной царевны. Молва об этом событии быстро облетела все Фивы: убийство в женском доме фараона — да, это действительно событие изумительное. Многие придавали этому мистическое, сверхъестественное значение. Но женщины в этом отношении более проницательны, чем мужчины. Египтянки хорошо знали, какую роль в жизни человеческой играет чувство, особенно чувство женщины, существа, менее свободного в деле выбора привязанности, и оттого ревность ее является более подавляющим чувством, чем ревность мужчины.— Ее непременно убили из ревности, — говорила старая египтянка, качая головой как бы в знак укоризны по адресу ревнивых.— Да, наша сестра не любит делиться лакомым куском, — соглашалась младшая с ребенком на плече.— Кто любит! А все же приходится делиться.— Но вот с этой, с чужеземкой, не поделились.— Ох, дела, дела! И у самого фараона не могут поделиться.— Что ж, и поделом — не отбивай.— Да кто тебе сказал, что она кого отбивала? Знаешь мужчин — иного не хотела бы, так сам вяжется, пристает Может, и с ней так было.— А как царевна-то плачет! Так и разливается.— Да, молоденькая еще — не зачерствела.— Ну, не говори: вон как старуха разрывается.— Да та ее, говорят, на руках выносила, как вон и ты же своего. Что ж! Боги и у нас, старых, не отнимают сердца, и мы умеем любить.Между тем шедшие за телом Лаодики Пилока и Инини несколько иначе объясняли смерть несчастной дочери Приама.— Это дело рук Абаны, — говорил Пилока, — не хотел, чтоб красавица досталась другому.— Но как он мог проникнуть в женский дом? — возражал Инини.— Да он, конечно, не сам ее зарезал, а подкупил убийцу.— Да, от него станется: такое грубое и высокомерное животное, — согласился Инини. — А как жаль! Такое прелестное существо, и боги не пощадили.— Как не жаль! Вон и царевна Снат так плачет.— А Пентаур? Тот, говорят, разъярен, как лев, на неизвестную убийцу.— Но чей меч, которым ее зарезали? Говорят, дорогой меч.— Да, вероятно, все того же Абаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48