Эта женщина и поставила маленькую заговорщицу перед верховным судилищем. Девочка, очутившись в обширной палате перед сонмом чиновников, сначала смутилась было, но когда к ней подошел Монтуемтауи и с ласковой улыбкой потрепал ее по пухленькой смуглой щечке, Хену, по природе смелая, сразу приободрилась. Ее уже ничто особенно не поражало: она знала только, что «так должно быть», а к чему все это — она не задавалась этим вопросом.— Ты знаешь, милое дитя, чье это изображение? — спросил Монтуемтауи, показывая на статую Озириса.— Знаю, это бог Озирис, — бойко отвечала Хену, — его дедушка сделал из воска.Судьи переглянулись.— Так он и воскового Озириса сделал? — поторопился спросить Монтуемтауи, многозначительно взглянув на товарищей-судей.— Да, и его сделал — очень похоже.— А для чего, милая?— Для великого и святого дела.— Для какого же именно?— Не знаю — для великого и святого.Судьи снова переглянулись. Они поняли, что девочка едва ли знала о сути и цели заговора. Монтуемтауи сел на председательское место и начал формальный допрос.— Ты умная и хорошая девочка, Хену, — сказал он с прежней ласковостью, — перед лицом великого Озириса ты должна говорить только правду, о чем бы тебя ни спросили.Будешь говорить правду?— Буду, — отвечала маленькая подсудимая, — дедушка не велел мне никогда говорить неправду. Он всегда говорил: никогда не лги, всегда говори правду; если же почему-либо не можешь сказать правду — смолчи, но никогда не лги. Судей невольно подкупала эта наивная, бойкая речь прелестной девочки, которая всех очаровала.— Твой дедушка хороший человек, что так учил тебя, — сказал Монтуемтауи, — оттого и ты вышла такая хорошая девочка.Хену была польщена в своем детском тщеславии и теперь готова была болтать без конца.— Я священная девочка, — сказала она со скромностью, за которой звучала плохо скрытая гордость.— Да? Священная? — выразил на своем лице притворное удивление председатель суда.— Да… Мне бог Апис глядел в глаза во время процессии.— Правда, это тогда, когда он отдавал тебя в жертву Нилу? — спросил Монтуемтауи.— Да, и тогда, и еще раньше, когда фараон венчался на царство: я упала пред ним на колени, а он глянул мне в глаза… Я не испугалась… И тогда мне сказали, что я священная девочка.— Так-так, — подуськивал Монтуемтауи. — Скажи же теперь, священная девочка, как и для чего твой дедушка делал богов из воска?— Он и фараона сделал, — поправила Хену.— И фараона?— Да… Мы раз вечером пришли с дедушкой в храм богини Сохет… У нее огненные глаза… А верховный жрец повел нас к себе…— Жрец Ири?— Да, он добрый.— Ну? Потом?— Потом он облачился, взял в руку систр и повел нас в храм… Там змея съела птичку… Я эту птичку сама ей отдала — жрец велел… А мне ее так было жаль… А змея такая страшная.Хену даже вздрогнула.— А дальше что было? — допрашивал Монтуемтауи.— Дальше жрец отрезал священным ножом огромный кусок воска от свечи богини и велел дедушке сделать из этого воска богов.— А фараона?— Фараона он велел сделать из простого воска.Судьи опять молча переглянулись.— Я и свечу богини задула. Жрец велел, — продолжала Хену, — а потом жрец дал мне цветок лотоса.— И дедушка сделал из воска богов и фараона?— Сделал — очень хорошо.— А потом?— Потом ночью отнес их в храм богини Сохет.— Зачем?— Для великого и святого дела.Больше от нее ничего нельзя было добиться. Она знала только внешнюю сторону дела; но и то, что она открыла, было очень важно для суда. Судьи теперь знали, что заговором руководил верховный жрец богини Сохет, лукавый Ири, и что изготовление волшебных фигур из воска принял на себя старый Пенхи; царица Тиа и царевич Пентаур были те лица, в пользу которых совершался преступный заговор.— А отец твой делал богов? — спросил далее Монтуемтауи после непродолжительного раздумья.— Нет, он не делал… Он недавно воротился из Трои, где был в плену… Он там на руках носил Лаодику, когда она была маленькая.Потом, как бы желая похвастаться, Хену сказала:— И я делала богов из воска.— Ты, дитя?— Да, вместе с дедушкой… Я разминала воск в руках — так велел верховный жрец.— А кто бывал у дедушки, когда он делал богов? — снова спросил Монтуемтауи.— Приходил Бокакамон из женского дома, жрец Имери, советники Пилока и Инини… Многие приходили.— Кто ж еще?— Не помню… забыла.— А о чем они говорили с дедушкой?— О великом крокодиле Египта: они говорили, что его надо прежде ослепить, а потом убить.— Какой же это великий крокодил Египта?— Не знаю… Должно быть, тот, что плачет по ночам… Он еще съел мою знакомую девочку — она играла на берегу Нила, у самой воды.— А о фараоне говорили?— И о фараоне говорили.— Что же именно, припомни, девочка хорошая, ведь тебя зовут Хену?— Да, Хену.— Припомни же, милая Хену, что они говорили о фараоне?— Они говорили, что его наказал Аммон-Ра, что АммонРа сердит на фараона — отнял у него любимую дочь Нофрур — что Нил не принял его жертвы.— А говорили, за что на него сердит Аммон-Ра?— За то, что он молится чужому богу — еврейскому и хочет еврейку Изиду сделать царицей.Показания Хену принимали более определенный характер; ясно было, что предметом заговора был сам фараон Рамзес, что его подозревают в измене богам Египта, а это подозрение могло исходить, конечно, от жрецов; они же и руководители заговора. А Бокакамон? Он доверенное лицо царицы: Тиа, видимо, ревнует фараона к Изиде, к красавицееврейке… И здесь женская ревность. Теперь понятными становились смутные показания Аталы, тоже из ревности зарезавшей Лаодику: она прямо называла и Тиу, и Пентаура… Несомненно, Пентаура прочили, вместо отца, на престол фараонов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48