И в этом простом наряде странно казался и моложе, и стройнее.Да, конечно, давно не мальчик, мужчина, сорок лет уже! И все-таки, сняв с себя кардинальскую мантию, он словно сбросил лишние годы. Он шел пешком и не торопился, оглядывал и узнавал постаревшие дома, а в знакомой улице остановился вовсе. Нет, не на свидание любви направлялся он! Да и сколько лет сейчас Име Давероне, той, прежней девочке с распахнутым взором глубоких бархатных глаз? Сорок? Около сорока? И как примет она его? И что он скажет ей? Но хотя бы поблагодарит Иму за то, давнее, спасение от тюрьмыи костра! Только посидит рядом, грустно следя, как постарела, как изменилась ее, когда-то любимая им плоть, проследит отяжелевший стан, жесткие морщины лица…Почему же так сохнет во рту и так бешено бьется сердце, не бившееся так ни в сухопутном бою, ни в морской пучине, когда они не чаяли остаться в живых?Кардинал, папский легат и хозяин трех областей оробел, словно мальчишка. И должен был постоять и унять дрожь рук прежде, чем взяться за бронзовый дверной молоток. Сколько лет! И он ведь почти не вспоминал о ней во все эти прошедшие годы! Почему же сейчас, вновь оказавшись в Болонье, он дрожит и медлит, как юноша перед первым свиданием?Косса решительно нахмурил брови, устыдясь самого себя, и взялся за ручку молотка.Удары, отзвучав, словно упали в пропасть, породив тишину. Сперва показалось даже, что в доме никого нет. Но вот раздались неспешные шаги, загремели запоры дверей. Чей-то любопытный взгляд уставился на него сквозь дверной глазок.Кажется, служанка признала-таки Коссу. Дверь распахнулась, и первые слова женщины, растерянно уставившейся на Бальтазара, были:— А Имы нет!— Уехала? Куда? Где?… — начал было Косса.— В прошлом году госпожа Давероне вышла замуж! — возразила она, тут же и похвастав: — У нее богатый муж, Аньоло Джаноби, и они живут теперь в Милане!Милан, увы, не был ни папской резиденцией, ни областью, зависимой от Бонифация IX… Постояв, еще что-то спросив (сам не запомнил, что), Бальтазар, повеся голову, тронулся в обратный путь.Служанка еще не успела закрыть дверь, когда он обернулся:— Скажи госпоже, если ее увидишь, — выговорил он, — что приходил Бальтазар Косса! Приходил ее поблагодарить… За прежнее… За что, она знает сама…И — махнул рукой. И быстро, уже не оглядываясь, пошел назад. Как все-таки нелепо проходит жизнь! Как беспощадно время! И успеет ли он хоть что-то достойкое совершить в этом злом мире, или так и продолжит прятать приступы усталости и отчаяния в новых и новых женских объятиях, дающих ему — пусть на краткий миг! — прежнее ощущение молодости и безграничных надежд: там, впереди, за гранью окоема, за подлостью, скудостью, скукой и грызней измельчавшего человечества!Двое-трое прохожих обернулись, глянув ему вослед. Кто-то тронулся было за ним, сжимая рукоять спрятанного стилета. Косса шел, не оглядываясь, и сейчас его, возможно, легко было бы и убить, нагнав и ударивши ножом. XXIX В сводчатой двусветной палате, три окна которой глядят в густой сад, из которого, вместе с запахами цветущих деревьев, вливаются вечерняя прохлада и тишина, а три противоположных обращены к Болонье, где на палево-оранжевом, густеющем на глазах и лиловеющем закате высятся уходящие к небесам узкие квадратные башни, две из которых, Азинелли и Гаризенда, наклонены, словно зубы дракона. Об одной из этих башен, наполовину разобранной уже в середине XIV века, мы находим упоминание даже в «Божественной комедии» божественного Данте: Как Гаризенда, если стать под свес,Вершину словно клонит понемногу,Навстречу туче в высоте небес. Видны ласточкины хвосты зубцов старинных палаццо и нового купеческого подворья да темнеющая череда черепичных кровель, уже неразличимая в деталях, уже превращенная в одну неровную, изломанную линию, готовую слиться с небом и утонуть в темноте. Вдали, мелодично и одиноко, бьет колокол, отмечая часы.В комнате пылает камин. В глубине, занимая всю стену, громоздится резной буфет черного дерева с пухлыми амурами на дверцах в виноградных гроздьях и закрученных листьях аканта, весь заставленный приготовленными блюдами, снедью и темными бутылями с вином. Две молчаливые женщины в кружевных наколках и парень-слуга из кардинальской челяди, призванный, чтобы таскать тяжести: супницы, неподъемное серебряное блюдо жаркого, пузатые оплетенные бутыли с вином, — накрывают стол.За столом, в креслицах, нарочито раздобытых Коссой, семеро мужчин, женщин-сотрапезниц тут нет. Сам хозяин — кардинал Бальдассаре Косса, молодой Леонардо Бруни, или Аретино, недавно прибывший из Флоренции, сподвижник Коссы Ринери Гуинджи и старые болонские друзья, буквально раскопанные Бальтазаром: Изолани, Малавольти да Канески, Пополески и Гоццадини.Они еще присматриваются друг к другу — не виделись столько лет! Разговор идет о том, о сем: о несогласиях римского и авиньонского пап, о строительстве собора Святого Петрония в Болонье, и Косса бросает, с оттенком небрежной гордости:— Если я сумею его довершить, это будет самый большой собор в Италии!Пробуют вина, обоняют аромат блюд, медлят, пока слуги еще снуют вокруг стола.Косса, развалясь в кресле, говорит Аретино (он уже представил флорентийца своим друзьям):— Знаешь, Леонардо, ты еще молод для нас! Мы все были молоды, и нам дороги воспоминания прежних годов! Но в шестнадцать лет мы бы сейчас плясали и дурачились на лугу, в двадцать — сидели у костра с бокалами в руке, обнимая подруг, в тридцать — а это как раз твой нынешний возраст! — спорили о поэзии и политике, в сорок — а многим из нас уже за сорок! — обсуждаем государственные дела, успехи и неуспеха в карьере, стремимся… К чему мы стремимся, друзья?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143