Я шел напролом. Расталкивал людей и наступал на ноги. И никто не сказал мне ни слова — наверное, все чувствовали, что во мне сидит, и понимали, что меня лучше не трогать. Правильно делали.
Навстречу шла женщина, и я заехал ей локтем в грудь, так сильно, что она едва не выронила ребенка, которого несла на руках. И ей тоже повезло, что она ничего не сказала, а вот ребенку, может быть, не повезло. Возможно, ему было бы лучше сразу упасть под колеса. Все бы на этом и кончилось.
Почему нет? Скажите мне — почему нет?
Я вернулся на Сорок седьмую улицу и по дороге купил пару газет. Свернув их в крепкий рулон, засунул его под мышку, и мне было приятно его твердое прикосновение. Потом свернул их еще круче и стал похлопывать ими по ладони. И это тоже было приятно. Я шел по улице, помахивая ими, как дубинкой, все сильнее и сильнее, все резче и резче, и...
Держать себя руках, держать себя в руках...
Кто это сказал? Я усмехнулся, от усмешки губам стало больно, и мне понравилась эта боль... Держать себя в руках...
Конечно. Я знаю. Надо держать себя в руках. Я умею держать себя в руках. Мне это нравится. Есть только одна вещь, которая нравится мне еще больше... но этим людям очень повезло. А через минуту я буду у себя в номере. И все будет хорошо.
Я поднялся по лестнице пешком. Единственный лифт в гостинице был переполнен, и мне хватило ума туда не входить.
Я преодолел последний пролет лестницы и прошел по коридору до последней двери справа. На секунду я прислонился к ней, задыхаясь и дрожа. Меня трясло так, словно я только что вырвался из драки, и...
И тут я услышал это. Бульканье и плеск.
Одышка и озноб прошли. Я повернул ручку двери. Она была открыта.
Я остановился в дверях ванной, глядя на нее.
Она сидела в ванне, наклонившись вперед и подняв руку, чтобы намылить себе подмышку. Увидев меня, она выронила мочалку и издала негромкий вскрик.
— Господи, Карл! Ты напугал меня до смерти.
— Что ты здесь сделаешь? — спросил я.
— А в чем дело? — Она лукаво склонила голову набок и прищурила глаза. — Разве ты не узнаешь миссис Джек Смит?
— Что ты здесь делаешь?
— Не говори со мной в таком тоне, Карл! В конце концов...
— Что ты здесь делаешь?
Ее улыбка начала вянуть и совсем угасла.
— Не надо сердиться, милый. Я... я... не смотри на меня так. Я знаю, что должна была приехать завтра, но...
— Убирайся отсюда.
— Но, милый, ты не понимаешь! Дело в том, что сестра с ее парнем приехали к нам в Пирдэйл, и я... Было совершенно естественно, что я уехала вместе с ними в город... Никто не может ничего подумать...
Я не слышал, что она говорит. Не хотел ничего слышать. Я ее слышал, но заставлял себя не слушать. Мне не нужны были никакие объяснения. Я не хотел, чтобы все было хорошо. Мне было скверно, чертовски скверно, и я не мог забыть о Фруктовом Пироге. И я не мог ни отступить, ни убежать. Оставалось только наблюдать и ждать, когда подвернется случай.
Все, что я мог, — это убивать.
— Убирайся отсюда, — сказал я.
Я похлопывал свернутыми газетами по ладони. Хлоп — убирайся — хлоп — отсюда — хлоп. Хлоп — убирайся — хлоп...
Ее лицо стало белым, как мыльная пена, но она сумела с собой справиться. Она заставила себя снова улыбнуться и склонить голову набок.
— Ладно, милый. Ты так и будешь здесь стоять? Почему бы тебе не лечь в постель, а я...
— Убирайся... — хлоп... — отсюда... — хлоп...
— П-пожалуйста, милый. Прости, если я что-нибудь... я буду так нежна с тобой, милый. У меня этого не было уже год, и ты не знаешь... ты не знаешь, милый... какой страстной... все, что тебе захочется...
Она перестала говорить. Я схватил ее за волосы и потянул к себе. Она даже не пыталась вырваться. Она поднималась медленно: ее шея, ее груди, по которым тянулись комки пены, словно они не хотели выпускать ее из воды.
Она встала.
Она вышла из ванной.
Она стояла на коврике, сопротивляясь мне всем, чем могла сопротивляться, и предлагая мне все, что у нее было. Но она знала, что этого не хватит. Она поняла это раньше, чем я сам.
Она медленно подняла обе руки — так медленно, что движения были едва заметны, — и обхватила ими голову.
Она прошептала:
— Только не в лицо, Карл. Только не бей в лицо...
Я шлепнул ее газетами по животу. Легонько. Потом шлепнул по груди. Потом занес руку над головой — и задержал ее там. Я давал ей шанс закричать или попробовать увернуться. Я надеялся, что она это сделает... и перестанет быть везучей.
Слишком много сегодня было везучих людей.
— Ты отличная актриса! — рявкнул я. — Скажи мне, что ты не актриса. Скажи, что ты меня не заманивала, не обводила вокруг пальца и не пыталась меня использовать. Давай скажи мне это. Назови меня лжецом.
Но она ничего не сказала. Она даже не двигалась.
Я выпустил из рук газеты. Шатнулся вперед, сел на крышку унитаза и заставил себя смеяться. Я захлебывался смехом, захлебывался, и кашлял, и брызгал слюной, раскачиваясь взад и вперед на стульчаке. Это было похоже на реку, которая струилась сквозь меня, смывая весь страх, все безумие и всю тревогу. Она оставляла меня чистым, теплым и легким.
Со мной всегда так бывает. Если я начну смеяться, то все в порядке.
Потом я услышал ее хихиканье, а через секунду — хриплый, грубый смех из ночного бара. Она сидела передо мной на корточках, смеясь и уткнув голову мне в колени.
— Т-ты... чокнутый, спятивший, крутой ублюдок! Из-за тебя я потеряла десять лет жизни.
— Значит, теперь тебе шестнадцать, — сказал я. — Давай-ка посчитаем.
— Сумасшедший! И что на тебя нашло, скажи на милость? — Она подняла голову, смеясь, но глядя на меня встревоженно. — Разве я плохо сделала, что приехала сюда, если сестра и ее...
— Нет, все хорошо, — кивнул я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55