И Брокендорф дал волю своему злорадству:
- Вон он сидит, кувшин с уксусом, со своей больной головой и израненным сердцем! Ну что, скоро она придет, господин полковник, она уже в пути? Рано вы радуетесь, ваше сиятельство! Суп проливается с ложки легче всего у самого рта!
- Тише, не кричи так, он еще может услышать!
- Ничего он не слышит, ничего не видит и ничего не знает! торжествовал Брокендорф. - Когда Монхита будет здесь, мы потушим свет. А в темноте я ему дважды всажу турецкое оружие в его тухлую башку, и он ничего не заметит!
- Раз уж он так гордится своим столбовым дворянством, - издевался Донон, - так ему бы следовало вписать в свой герб спутника святого Матфея, у которого имеется пара хороших рогов32!
- Тихо, Донон! У него тонкий слух, вы его худо еще знаете, - прошептал Эглофштейн озабоченно и оттянул нас от окна, хотя полковник, без сомнения, ничего не мог слышать на таком расстоянии. - Он слышит кашель старой бабы за три мили. И если он рассвирепеет, он опять заставит вас три часа маневрировать по мокрой пашне, как на той неделе!
- Я тогда подхватил ангину. Не хочет ли он вскоре получить что похуже? - приглушенным голосом выругался Брокендорф. - И каждую минуту он выгоняет нас из квартир ради всякого вздора...
- Тебе ли говорить, Брокендорф? - возразил Донон. - Ты и пришел-то в полк уже капитаном. А мы с Йохбергом? Мы послужили с Уксусной Кружкой подпрапорщиками. Вот собачья жизнь! Каждый день в руках скребница для коней. Конский навоз в тележках из конюшен вывозить, таскать восьмидневный рацион овса на своем горбу...
Башенные часы у Мадонны дель Пилар пробили девять. Донон сосчитал удары.
- Ну вот, скоро она должна быть здесь!
- Вот мы сидим! - сказал Эглофштейн. - Сидим, и все ждем одну Монхиту. А ведь в городе наверняка хватает девушек не хуже ее, а кто, может, и красивее... Но, видит Бог, глаза мои ослепли, я вижу только ее одну...
- Ну, я-то - нет! - усмехнулся Брокендорф, набирая хорошенькую порцию табаку. - Я и других замечаю. Если бы вы зашли ко мне в воскресенье ночью, застали бы одну девочку, такую черноволосую, хорошо сложенную и вполне довольную тремя грошами, которые я ей подарил. Ее зовут Розина. Но Монхита по мне - ничуть не хуже!
Он сдул табачную пыль с рукава и продолжил:
- Три гроша - ведь это пустяки. Женщины у Фраскати в Париже и в "Салоне для иностранцев" обходились мне куда дороже...
Одна из свечей догорела, зашипела и замигала, и Эглофштейн зажег новую.
- Слушайте! - вскричал Донон и схватил меня за плечо.
- Что там?
- Вы не слышали - наверху? Вот опять! Там, где орган!
- Летучая мышь! - отозвался Брокендорф. - Дурачье: испугались летучей мыши! Теперь она висит где-нибудь на стене. Донон, ты что, дрожишь? Вообразил, будто маркиз Болибар сидит за органом и хочет подать свой знак?
Он сам поднялся по расшатанной деревянной лесенке, ведущей к органу.
- Конечно, - сказал Донон, - маркиз знает тайный ход из своего дома в монастырь. И в какой-то день он взберется туда и подаст второй сигнал, как уже подал первый...
- Боитесь летучих мышей! - крикнул сверху Брокендорф. Он повозился у корпуса и регистров органа, но не смог извлечь ни одного звука. - Донон! Ты ведь учился играть на органе? Иди сюда! Разберешься во всех этих трубках и свистках?
- Эй, Брокендорф! Оставь чертов орган и слезай скорее! - приказал Эглофштейн.
- А ведь весело подумать, - загрохотал сверху голос капитана, - что если я сейчас заиграю какую-нибудь песенку про Мартинова гуся или "Маргарита, Маргарита, где запачкала рубашку", - там, за городом, Дубильная Бочка заведет крутой танец с нашим Гюнтером?
Эта выходка Брокендорфа, кажется, понравилась Эглофштейну. Он захохотал, хлопая себя по бедрам, так что эхо отдавалось от сводов:
- Этот Гюнтер! Трепач! Хвастун! Я бы посмотрел на его рожу, когда пули засвищут вдруг у самого носа!
Тем временем Донон тоже поднялся по лесенке. Он "смотрел орган и попытался объяснить нам его хитроумное и странное устройство.
Тут были емкости для воздуха, свистковые и флейтоподобные трубки, вибраторы. Клавиатура, которую Донон опробовал, осторожно нажимая по одной клавише. Затем он продемонстрировал нам различные свистки: каждый из них имел особое название. Один назывался Principal, другой Bordun. Были еще Spitzgambe, инфрабас, квинтвиола, суббас, а одна из флейт называлась "рожок серны".
- Странные названия, - задумчиво заметил Брокендорф. - А ты можешь ли сыграть на всех этих флейтах, свистках и гобоях настоящую танцевальную музыку, а не только жалкие "Благословляю вас"?
- Можно сыграть и фуги, токкаты, прелюдии, интерлюдии, - вступился за инструмент Донон.
- Нажми мне на педали, я попробую, выйдет ли у меня "Gloria".
И он начал своим скрипучим голосом напевать:
Unser Pferrer in der Masen
Hat heut' sein Latein vergessen.
Kyrie Eleison!33
Он присел на корточки за корпусом и подкачал воздух. Брокендорф с силой ударил по клавишам. И вдруг орган издал высокий, режуще-пронзительный звук, словно завизжала огромная крыса. И хотя звук не был сильным, Донон и Брокендорф вскочили и с грохотом скатились по лестнице, словно за ними гнался дьявол.
- Брокендорф! - загремел Эглофштейн. - Ты с ума сошел?
Тот стоял, тяжело дыша, все еще в полном ужасе от того, что ветхий орган вдруг ожил и завизжал как крыса.
- Да я же хотел сыграть Гюнтеру танцевальную музыку, - заявил он, опомнившись. - Не думай чего-нибудь, lа bonne heure34, я только пошутил...
- Никаких шуток, Брокендорф! - проворчал Эглофштейн. - Завтра утром мы вдосталь нашутимся с герильясами, и тогда ты сможешь заработать свой Почетный крест...
Мы довольно долго молчали, и холод заставил всех сгрудиться около жаровни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56