- И шоколад тебе будут каждое утро подавать в постель.
- Но вы скоро должны будете опять идти в поход, и, когда я вас снова увижу, знает один Бог. А что же будет со мной, когда вы уйдете? - тихонько спросила Монхита. Мы впервые услыхали ее голос. И верно - он был очень похож на голос Франсуазы-Марии. Озноб горького счастья потряс меня, потому что почти те же слова говорила она когда-то мне - и в том же печальном тоне. И предчувствие, которое на следующий же день охватило всех нас, - что мы в Монхите именно обретали вторую Франсуазу-Марию, что мы будем ожесточенно спорить за обладание ею, исходить ревностью, забывая долг и честь, что мы с ненавистью будем смотреть друг на друга, - это злое предчувствие родилось уже в этот самый миг...
- Что? - вскричал полковник, с силой ударяя кулаком по столу, так что бутылка полетела на пол, а пестрые горшки на полке заплясали. - Да ты поедешь со мной, куда я поеду! К черту! Масеена всюду возит женщин с собою, каждые полгода у него - новая актриса из Парижа!
- Актрисы? - пожав плечами, усмехнулся Эглофштейн. - Конечно, его дело - маршальское, но, думаю, это большей частью шестигрошовые Фрины19 из какого-нибудь "маленького домика" в Сен-Дени или Сен-Мартене20, и едва такая надоест маршалу, он передает ее своим адъютантам!
- Да, своим адъютантам, - с досадой глянул на него полковник. - Но моему адъютанту я предоставляю делать совсем другое: ежедневно заботиться о патронах, повозках, снабжении частей и связи. Вы нарядили людей назавтра рубить дрова и возить воду? Смотрите, Эглофштейн, я заставлю вас пошевеливаться!
Он резко переменился с этого момента на весь остаток ночи. Стал раздражительным, даже капризным и грубым. Я улучил момент и тихонько убрался вместе с Дононом в соседнюю комнату, где мы нашли нашего приятеля толстого алькальда - и дона Рамона в кирпично-красных гамашах. Оба внимательно рассматривали святого Иакова Кампостельского.
- Твоему святому приписывают редкую ученость, - говорил алькальд. - Я знал одного монаха, который рассказывал, будто святой Яго еще в чреве матери понимал латынь. Но этот монах был еретик, и его потом за это сожгли...
- Этот святой во всяком случае был более учен, нежели красив, заметил дон Рамон. - У него было больше рябин на лице, чем высоких башен в Севилье. Но на иконе я нарисовал только две, потому что женщины не купят образ святого с рябым лицом.
- Дон Рамон! - прервал я их разговор. - Вы запродали свою дочь старому человеку. Как вам не стыдно?
Дон Рамон положил кисти и печально взглянул на меня.
- Он увидел ее в церкви во время мессы и пошел за ней следом. И пообещал ей все, в чем люди видят счастье. Она, мол, будет иметь постельное белье из голландского полотна, лошадей, коляску, платья, а своим людям он прикажет каждое утро возить ее к мессе...
- И вы на все готовы ради дублонов? - гневно вставил вопрос Донон. Вы бы, верно, за тридцать сребреников срезали Иуду с веревки! Что бы сказал о вашей сделке святой Яго?
- Увы, святой Яго - на небесах, а мне приходится жить в жестоком мире! - вздохнул горбун. - Я одно хочу вам сказать, сеньоры, и господин алькальд может это подтвердить: сейчас очень нелегко добыть и кусок на каждый день для нас с дочкой...
- Вы же дворянин, дон Рамон! - сердито бросил Донон. - Где же ваша порядочность? Где ваша честь?
- Эх, молодой господин! - горько усмехнулся дон Рамон. - Позвольте сказать: если эта война еще затянется, так всякая порядочность протухнет и честь - прокиснет...
Внутри другой комнаты полковник повысил голос, отдавая распоряжения.
- Эглофштейн! - услышали мы. - Соберите людей к восьми утра. До девяти пусть упакуют вьюки и нагрузят мулов, потом привезут солому и связки сена в конюшни. И чтобы к десяти часам сюда подали коляску!
Эглофштейн звучно щелкнул каблуками.
- А теперь - по домам! Затопить камины, стаканчик горячего вина - и одеяла на уши, так?
Мы попрощались и сошли вниз. Брокендорф остановился у ворот и не хотел идти дальше.
- Мне нужно обратно! - заявил он. - Я хочу подождать, пока полковник уберется. Я хочу подняться к ней, надо с ней серьезно поговорить...
- Дурак! - прошипел Эглофштейн. - Полковник живо тебя заметит и рассвирепеет!
- Проклятье, и почему мы пришли поздно! Ох, до чего она красива, у нее волосы, как у Франсуазы-Марии! - пожаловался Гюнтер.
Раздосадованные и разочарованные, побрели мы восвояси. Один Эглофштейн насвистывал и был в недурном настроении.
- Вы - слюнтяи! - сказал он нам, едва все отошли от дома Рамона на пистолетный выстрел. - Вы - ослы! Вам надо радоваться: у нашего полковника опять есть жена! И если она во всем похожа на первую, как он воображает, так, черт побери, разве она останется для него одного?
Мы переглянулись.
- Верно! - сказал Донон. - Видели, как она, эта Монхита, строила мне глазки, когда мы прощались?
- И мне! - вмешался Брокендорф. - Она глядела мне вслед, будто хотела сказать...
Но он не договорил, зевнул и влюбленно оглянулся на окно Монхиты.
- У ней нет ничего, кроме красивой фигурки и личика, - прибавил Гюнтер. - Бьюсь об заклад, она не будет слишком суровой, если узнает, что у меня припасены зашитые в воротнике мундира восемь золотых...
- Долгие годы нашему полковнику! У него опять завелась жена! - смеялся Эглофштейн. - Скоро к нам вернется прежняя жизнь un froribus et in amorilus21 - не так ли, Донон?
Мы только покивали и разошлись по своим квартирам, каждый - в надежде быть у Монхиты первым. И я долго не мог заснуть, потому что Гюнтер, поместившийся со мной в одной комнате, все вертелся перед зеркалом, репетируя - с жестами плохого комедианта на сцене - по-испански свое объяснение девушке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56