– Этот парень находился в коридоре напротив моей двери. Он влетел в ближайшее купе, логично, а?
– Ладно, а ты уверен, что в ту минуту, когда малышка начала рубать щебенку, этот хрен стоял перед твоим купе?
Я свистаю наверх все мои воспоминания. Вымуштрованные, они являются и выстраиваются в ряд, как сказал бы Шарпини.
Да, пятидесятилетний как раз стоял в коридоре. В тот момент, когда Клер выходила, я заметил, что он курил сигарету около моей двери, и готов держать пари на что хотите и еще что-нибудь, что он не двинулся с места до того, как совершил набег на мои ходули.
– Я в этом уверен.
– Одно предположение, – говорит Толстомясый, – а может, кто-то другой отправил девушку подышать свежим воздухом, а твой клиент в это время стоял на стреме?
– Определенно, – вздыхаю я, – он тебе не нравится. Зачем ему было дергать стоп-кран в таком случае? Ему достаточно было промолчать...
Берю застегивает последнюю оставшуюся в живых пуговицу на штанах, которые расстегнулись во время его шального перехода.
– Сегодня утром, дружище, тебя просто разыграли! Пошевели мозгами: если бы девочка исчезла и ее останки нашли потом, следствие могло принять гипотезу убийства. Тогда как здесь какой-то придурок, который все время был у тебя на глазах, заявляется и орет, что он только что стал свидетелем несчастного случая, у тебя нет оснований не верить ему. И все решают, что это был несчастный случай!
Я останавливаюсь. Мы стоим рядом с почтовым вагоном, в котором оба пететиста закусывают в полной безмятежности.
– Что там за шум? – спрашивает один из них, рот которого набит колбасятиной.
– Мой тебе совет, прежде чем идти туда глазеть, набей как следует брюхо, – говорит Берю, – иначе тебе понадобится бычья доза кисляка, чтобы вернуть аппетит.
– Послушай, Толстый, – бормочу я, – ты сегодня в ослепительной форме. Тебя что, накачали витаминами? То, что ты мне выложил по поводу незнакомца, не так глупо... Пойдем возьмем интервью у этого мсье.
Воспоминания о «Мерседесе», который среди бела дня подавал сигналы фарами, заставляют меня поверить в то, что своим нюхом Берю верно почуял дичь. Эта деталь, как и национальный заем, не лишена интереса.
Я влезаю в свой вагон и впустую меряю его шагами во всю длину, так и не найдя моего пятидесятилетнего. Я пробегаю через весь состав, потом вдоль насыпи, где группы пассажиров обсуждают случившееся: ни шиша.
– Видишь, – злорадствует Толстый. – Твой дружок пошел погулять. Кстати, как хоть он выглядел?
Я описываю его. Не успеваю начать, как Берю останавливает меня.
– На нем были штаны из габардина, подстриженные снизу, и серая поношенная куртка из велюра, так?
– Да.
– Ну вот, старик, слушай, что я тебе скажу, я заметил этого хмыря еще в Панаме. Он стоял у зала ожидания, в котором ты был, и, похоже, наблюдал за тем, что происходило внутри.
– 0'кей! Забирай малышкин сундук и мой, – говорю я. – Мы остаемся.
– И что ты будешь делать на шпалах в этой глуши?
– Действовать! – отрезаю я.
– Кое для кого спектакль закончился после первого действия, – острит Толстый.
Глава II,
Что называется, пойти проветриться
– Эй, там! Куда вы претесь? – ревет начальник поезда. Он собираетс исполнить для нас концерт Генделя для тяжелых мотоциклов, этот жеденачальник. Видно, возомнил о себе невесть что, с тех пор как уронил одну из своих пассажирок.
Чтобы его успокоить, я целомудренно обнажаю удостоверение.
– С этого надо было начинать, – брюзжит он.
– Отправляйтесь дальше, – распоряжаюсь я. – На ближайшей станции сообщите властям, а я пока займусь предварительным осмотром.
Электровоз вещает общий сбор длинным свистком в два пальца, и, когда все занимают свои места, поезд трогается.
Мы остаемся на насыпи одни-одинешеньки: Берю, я и два чемодана – бесхитростная картина.
– Ну и что мы будем делать в этой дыре? – спрашивает мой напарник, бесконечно далекий от прелестей пастушеской жизни.
– Ты, – говорю я, – разобьешь лагерь возле тела барышни.
– Зачем?
– Будешь отгонять мух, пока не налетят слепни из жандармерии.
– А ты?
– За меня не беспокойся!
Я карабкаюсь по откосу и выхожу на автостраду, которая проходит совсем рядом. Отсюда я замечаю славного выродка, который трусит из глубин вспаханных земель верхом на тракторе.
Он видел, как остановился поезд, и, догадавшись, что произошло что-то необычное, бросил землю-кормилицу, чтобы разнюхать, в чем тут дело.
Это порядочный уродец тридцати лет, но выглядит он вдвое старше, бикоз оф пяти литров кальвадоса, которые засасывает ежедневно. У него больше нет ни перьев на тыкве, ни клыков в пасти, в нем вообще не осталось ничего человеческого. Буркалы лезут из витрины, а шнобель такой красный, что, перед тем как идти на похороны, его необходимо начищать кремом Черный Лев.
– Чего это тут такое? – осведомился он голосом, тарахтящим, как шарикоподшипник.
– Поезд, – информирую я со знанием дела.
– Но он же того, тю-тю, – возражает наш разумный сеятель злаков.
– Да, раздавив предварительно кое-кого своими смертоносными колесами.
– Вот б...! – сочувствует механизированный хлебороб.
– Вы это сами видите. Послушайте, дорогой мой, не заметили ли вы, чтобы одновременно с поездом здесь останавливалась машина?
– Ну да.
– Какая это была машина?
– Серая, с брезентовым верхом.
«Мерседес», перевожу я про себя, так как бегло говорю по-сельски, видно, в прошлой жизни я был петушком на навозной куче.
– Точно, – кокетничает целинник. – «Мерседес-190»! От удивления я теряю способность соображать. Забавно, потрошитель равнин разбирается в иностранных легковушках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40