Она уже прошла полкилометра.
Ольга проваливается в сугроб. Снег набивается в валенки. Он одновременно и жжёт и леденит. Вдруг ей приходит в голову мысль об Астахове. Как было бы хорошо, если бы они шли сейчас вдвоём! Тогда она чувствовала бы себя совершенно спокойно. Что, если она собьётся с пути? «Чепуха, глупости, – твердит она себе, – всего восемь километров по прямой, к тому же скоро рассвет…»
Двести шагов. Двести двадцать. Двести тридцать. Сейчас должен быть столб. Он где-то рядом. Двести сорок шагов. Двести пятьдесят. Столба нет…
– Только без паники, – вслух говорит Ольга.
Она пристально глядит во все стороны. Столба нет.
Воет ветер. Что-то шумит – не то море, не то деревья. Ольга неуверенно делает ещё десяток шагов. Столба нет. Большие пальцы ног начинают мёрзнуть. К тому же выясняется, что валенки жмут. Сумка оттягивает руку. Может быть, повернуть обратно? Но куда? Позади такая же тьма, как и впереди. Отступить, струсить? Нет, вперёд!
Ольга делает ещё несколько шагов и натыкается на столб. Победа!
Пальцы на ногах больше не мёрзнут. Сумка становится легче. Ольга идёт вперёд, считая шаги.
Как он себя чувствует, этот японец? Интересно, догадались ли там положить его и следить, чтобы он не делал лишних движений?
Надо во что бы то ни стало расширить курсы медицинских сестёр. В каждом колхозе, на каждом рыбозаводе должен быть медицински грамотный человек…
Вот чёрт, она сбилась со счёта! Сколько шагов она сделала? Сто, полтораста, не больше. Нет, больше, вот уже столб. Острые иглы хвои впиваются в её лицо. Это дерево. Ольга пугается и поспешно делает несколько шагов в сторону. Снова дерево. Она по пояс проваливается в сугроб. Заблудилась!…
Ольга с трудом выбирается из сугроба. Ей становится страшно. Поспешно, безотчётно, только чтобы двигаться, она делает несколько шагов. Сучья трещат под её ногами. Куда идти? Ольга нащупывает в кармане коробку спичек. На секунду тьма расступается. Где-то вверху слышен шорох, точно кто-то пробегает по верхушкам деревьев. Спичка гаснет…
Усталая, испуганная, отчаявшаяся, Ольга садится прямо на снег. Теперь ей больше всего на свете хочется быть в Москве. Чтобы горели огни Арбата и мигали разноцветные светофоры.
Начинает светать. Небо покрыто слоистыми тучами. Оно точно распухло. Далёкие сопки тонут в белесой мгле. Кругом деревья. Маленькие снежные смерчи, точно змейки, пляшут между ними. Никаких столбов не видно. Колючая снежная пыль забивается в рот, тает на языке. Надо ждать рассвета, тогда легче будет ориентироваться. Ольга встаёт, собирает сухие сучья, обламывает несколько еловых веток, оросает их на снег и снова садится.
Через несколько минут Ольга начинает мёрзнуть. Она вскакивает и пританцовывает на месте. Но это не помогает. Почему-то особенно мёрзнут руки – от кисти до локтя.
«Сколько сейчас градусов? – думает Ольга. – Как бы не отморозить лицо».
Нет, ей не надо было уходить из поезда… Но если бы она осталась в вагоне, то должна была бы скрыть это от Астахова при встрече. А теперь она сможет прямо смотреть ему в глаза. Впрочем, если бы он увидел её сейчас, то, вероятно, сказал бы, что нужно было остаться…
Нет, он никогда не сказал бы этого! А встретятся ли они вообще когда-нибудь?…
Ольга смотрит на часы. Уже восемь. Она блуждает больше двух часов.
Светает. Распухшее небо давит на землю. Кажется, что оно скоро совсем опустится на деревья. Начинается снегопад. Неужели там не додумались приподнять ему голову? Ей так и не удалось выяснить, было ли у него ушное кровотечение.
От сопок дует резкий ветер. Он надвигается огромной, невидимой массой, со скрежетом продирается сквозь деревья, вздымает снежные вихри, заволакивающие лес. Начинается пурга.
Ольга не выдерживает и плачет. Ей кажется, что всё пропало, что она никогда уже не выберется из этой тайги. Ведь она даже приблизительно не знает, в какую сторону надо идти.
Мокрое от слёз лицо нестерпимо болит. Неистовствует ветер. Снежная пыль, похожая на туман, висит в воздухе.
– Нет, – кричит Ольга, – мы ещё посмотрим, кто кого!
Она хватает пригоршню снега и начинает тереть лицо. Теперь слёзы текут уже от боли. Когда лицо начинает гореть, она открывает сумку и достаёт из неё бутылку спирта. Секунду подумав, делает глоток прямо из бутылки. «Чёрта с два я здесь замёрзну!» – приговаривает Ольга.
Ветер, словно испугавшись её решимости, внезапно затихает. Медленно оседает снежная пыль. Вытянув мохнатые лапы, застывают в неподвижности деревья. Последнее чёрное облако проносится по посветлевшему небу.
Ольга слышит шум. Он то нарастает, то стихает. Нет, это не ветер. Это – море. Раньше его не было слышно из-за ветpa. Оно должно быть слева. Оно и шумит слева. Значит, надо идти, ориентируясь на шум слева.
С трудом передвигая ноги, Ольга делает первые шаги…
Ночью у японца начался бред. Он лежал в землянке у Жихарева, то и дело сбрасывая с себя полушубок и выкрикивая какие-то японские слова. Белая повязка на голове оттеняла желтизну его кожи.
Ваня уже несколько часов подряд неподвижно сидел у изголовья брата. Когда больной начинал бредить, Ваня с ужасом смотрел на него своими лихорадочно блестящими глазами. Мария каждый раз терпеливо объясняла ему, что с минуты на минуту из района должен приехать врач. Но Ваня будто совсем разучился понимать даже те немногие русские слова, которые были ему известны. Он только послушно, с выражением ужаса в глазах кивал головой.
За Васей ухаживали Жихарев и Мария. Кроме того, не проходило и получаса, чтобы в землянку не заглянул кто-нибудь из колхозников.
Жихарев с тревогой посмотрел на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102