«Врешь ты все, Ванька! Сболтнул ради красного словца». А может, настроение было такое. Возвышенное. А сегодня понял... Посмотрел, Лев Макарыч, как вы летите, и чуть не заплакал от радости.
– Дорогой Иван Михайлович, – растроганно произнес Мациевич, – простите меня, Бога ради! Не поймите мои слова превратно. Не должно быть добренькой, всепрощающей любви ни к ребенку, ни к женщине, ни к Родине. Особенно к Родине! Ей за все унижения и страдания в прошлом и в настоящем – как искупление бед и обид – предначертано великое будущее. Может быть, именно потому мы и находимся здесь...
Мациевич неожиданно прервал себя, схватил Заикина за руку и оттащил его на обочину дороги.
– Батюшки, кто это так сломя голову мчится?
Оставляя за собой шлейф пыли, прямо на них несся автомобиль.
В нем стояла де ля Рош и что-то весело кричала Заикину и Мациевичу. Автомобиль остановился, взметнув вверх пыльное облако. Де ля Рош открыла дверцу и спрыгнула на землю. Радостная и счастливая, она спокойно подошла к Заикину, обняла его мощную шею, нежно поцеловала, молча пригладила пальцами его усы и, не отпуская, повернула голову к Мациевичу:
– Пожалуйста, объясните мсье Заикину, что на территории Франции я имею право его целовать тогда, когда мне этого захочется. Не согласовывая это со своим правительством и префектурой.
* * *
Поздно вечером сидели в маленьком ресторанчике при отеле.
Немцы сидели с немцами, англичане с англичанами, русские с русскими...
Иван Михайлович Заикин был элегантен, тих и торжествен. Он сидел рядом с де ля Рош и почти неотрывно смотрел на нее. Слушал внимательно, будто каждое слово незнакомого ему языка было понятным и удивительно близким. А де ля Рош что-то говорила ему и говорила.
Речь ее была чрезвычайно богата интонациями, в какую-то секунду она вдруг начинала смеяться над тем, что рассказывала, и тогда Заикин тоже улыбался, иногда голос ее становился грустным, и тогда Иван Михайлович слушал ее опечаленно.
В ресторан вошли несколько русских офицеров. Поручик Горшков сразу же увидел Заикина и де ля Рош и весело потянул всю компанию к их столику. Но Мациевич удержал его и предложил сесть в другом конце небольшого зала. Горшков непонимающе посмотрел на столик Заикина, на Мациевича и обиженно пошел туда, где уже усаживались Ульянин, Габер-Влынский, Руднев и Пиотровский.
Теперь за столиком Заикина слушала де ля Рош. Говорил Иван Михайлович:
–...мы в восемьдесят девятом годе из Верхне-Талызино, Симбирской губернии, чтобы с голоду не помереть, в Самару уехали. С голоду, Бог спас, не померли, но и там не сладко было. Мне и десяти годов не исполнилось, а батя меня уже в поводыри одному слепому нищему отдал. Жулик он был, этот нищий! Ужасно, по тем временам, богатый человек. Я его спрашиваю: «Дедушка, зачем мы побираемся? У тебя же всего много...» А он мне: «Молчи, змееныш!» и палкой меня.
Заикин рассмеялся. Де ля Рош посмотрела на него увлажненными глазами и тоже рассмеялась.
Поручик Горшков отвел глаза от столика Заикина и де ля Рош и потрясенно сказал:
– Господа! Просто мистика какая-то! На каком языке они разговаривают? У меня такое впечатление, что они понимают каждое слово друг друга!
– Поручик, я приказываю вам сидеть смирно и не крутить головой, – сказал Ульянин.
Де ля Рош низко наклонилась над столом и что-то говорила Ивану Михайловичу. В глазах у нее поблескивали слезы, но она улыбалась, и в голосе ее слышались нежность и смущение. В какой-то момент, продолжая говорить, она развязала газовый шарфик, под которым оказалась золотая заикинская медаль. Поднесла ее к губам, тихонько поцеловала и снова обернула шею шарфиком, скрыв под ним золотую награду.
Заикин опустил глаза и смущенно завязал узлом вилку.
* * *
На аэродроме по полю катался аэроплан. Мсье Бовье и сам Анри Фарман обучали новичков «пробежкам» по земле с работающим мотором.
Ученики – здоровенные усатые дяди – бегали за аэропланом, как мальчишки, в ожидании своей очереди, искательно заглядывали в глаза Фарману и Бовье, внимательно слушали объяснения, переводили друг другу с французского на немецкий, на английский, на русский, на японский все, что говорили инструктор Бовье и директор школы Фарман.
Мациевич что-то втолковывал Заикину, тот смотрел на него с напряженной физиономией, запоминал и снова приставал к Мациевичу с вопросами.
Улучив момент, Заикин подошел к Фарману и мрачно спросил по-французски:
– Мсье Фарман, когда я буду летать?
Фарман рассмеялся, похлопал Заикина по плечу и ушел, на ходу раскуривая трубочку.
* * *
– Анри, я вам так благодарна за все! – сказала де ля Рош. Они стояли в цехе-ангаре около нового аэроплана.
– Не стоит благодарности, Кло, – сказал Фарман. – Через несколько дней вы сможете облетать эту новую игрушку. Остались какие-то пустяки. Почему не приехал Пьер?
– Вы из меня сделали авиатора, Анри. Вот за что я благодарна вам.
– Не преувеличивайте моих заслуг, Кло. Вы были самым способным и самым очаровательным учеником моей школы.
– Я охотно пококетничала бы с вами. Анри, но мое уважение к вам настолько велико, что мешает мне это сделать.
– А жаль! – рассмеялся Фарман. – Когда приедет Пьер принимать новый аэроплан?
– Анри, – Де ля Рош вынула из сумочки пудреницу и, глядя в зеркальце, провела пуховкой по лицу, – когда должен быть готов аппарат мсье Заикина?
– Понятия не имею, – легко ответил Фарман. – Когда справлюсь со всеми остальными заказами. Месяца через два-три... – И вдруг насторожился. Посмотрел на де ля Рош и спросил удивленно: – В чем дело, Кло?
– Он уже оплатил счет за постройку? – спросила де ля Рош, внимательно разглядывая свой нос в маленьком зеркальце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34