Одна рука была на перевязи, ухо забинтовано. Куприн, Пильский и Саша Диабели сразу же узнали помещика и расхохотались. Помещик повернул голову на хохот и серьезно, без тени улыбки, поклонился им. Один Заикин был серьезен.
Помещик с трудом взгромоздился на барьер и сказал на весь цирк пропитым басом:
– Прошу у господина Заикина и его друзей, – помещик снова поклонился в сторону Куприна, – прощения за причиненное им некоторое беспокойство несколько дней тому назад на ипподроме. А также, в знак примирения, прошу господина Заикина принять от меня дар. Чем богаты, тем и рады.
Он повернулся и крикнул:
– Давай!!!
Из центрального прохода, будто вспененная лавина, с душераздирающим блеянием ринулись на арену десятки белоснежных овец и тонкорунных баранов! Задние овцы сходили с ума от страха, ошалело напирали на передних, и в одно мгновение стадо заполнило всю арену цирка. Казачки молниеносно задвинули створки барьера, отрезав овцам путь назад. Красный цирковой барьер замыкал белую кипящую массу испуганных животных, которые были так плотно стиснуты друг другом, что это позволило Заикину, чуть было не погребенному заживо, вскочить им на спины.
Цирк готов был расколоться от аплодисментов и хохота. Заикин тоже хохотал, стоя на спинах баранов. Но вот он нагнулся, выхватил из этого живого ковра огромного барана и в знак приветствия поднял его над головой.
* * *
В купе первого класса было темно, и только крошечный синенький ночничок еле-еле освещал лица Леже и баронессы де ля Рош.
Поезд погромыхивал колесами на стыках, покрикивал в ночи, и на мгновение, неяркими вспышками, вбирал в свои окна короткий свет пролетавших назад станционных фонарей.
Де ля Рош лежала в своей постели на боку. Под ее щекой, на подушке покоилась большая золотая медаль Заикина..
* * *
Ночью в гостиничном номере Ивана Михайловича заседал военный совет. Куприн лежал на кушетке и правил гранки. Ярославцев сидел за столом, печальный и притихший. Пильский деятельно кромсал огромный окорок. Саша Диабели с трудом разливал по стаканам водку из огромной четвертной бутыли, а Иван Михайлович Заикин в длинном халате нервно ходил по номеру и говорил:
– Я не простой борец, я чемпион мира! Я не могу там из-за каждой копейки трястись!
– Ну, хорошо, давайте подумаем, к кому можно обратиться за помощью, – сказал Саша Диабели. – В конце концов, я могу организовать подписной лист среди репортеров всех газет Одессы. Они достаточно заработали на Иване. Наберем рублей шестьсот. А еще где?
– Плюс восемьсот бенефисных, – сказал Ярославцев.
Метавшийся по номеру Заикин остановился:
– Да, кстати, Петр Данилыч! Баранов-то этих проклятых хоть устроили как-нибудь? Покормили?..
– Не волнуйся, Иван Михайлович, все в порядке.
И Заикин снова заходил по комнате.
– Восемьсот бенефисных? – переспросил Куприн у Ярославцева. – Да, завтра «Одесский листок» обещал мне за рассказ уплатить. Тоже плюсуй рублей полтораста. – Куприн показал гранки рассказа.
– Хорошо, хорошо! – раздраженно заметил Пильский. – Я тоже могу дать пару сот рублей! Но меня тошнит от этого состязания в благородном идиотизме! Мы тужимся и пыхтим, складывая наши копейки, в то время когда только за аппарат Фармана нужно будет заплатить тридцать пять тысяч франков! Это вы понимаете?!
Ярославцев подсчитывал названные суммы на бумажке. Куприн встал с кушетки, подошел к нему и заглянул в листок.
– Ну, что там у тебя получается?
Не отвечая Куприну, Ярославцев спросил у Заикина:
– Ваня, сколько у нас наличных, кроме бенефисных?
– Шестьсот семьдесят три, – тут же ответил Заикин.
Ярославцев записал в столбики эту цифру.
– Да... – задумчиво протянул Саша Диабели. – Если только аэроплан тридцать пять тысяч франков, нам самим это не вытянуть.
Он протянул стакан водки Ивану Михайловичу.
– Я же сказал, что капли больше в рот не возьму, – нервно отказался Заикин и повернулся к Ярославцеву: – Петя, надо что-то с этими овцами делать. Я уеду – они же с голоду передохнут! Как никак – живые души. Жалко ведь!
– Не передохнут, – опустил глаза Ярославцев.
– Ну-ка, ну-ка, ну-ка... – Куприн очень заинтересованно взял из-под руки Ярославцева лист бумаги и поднес к свету.
Ярославцев хотел было отобрать у него этот листок, но вздохнул и отвел глаза в сторону.
– Тэк-с... – сказал Куприн. – Значит, так: восемьсот бенефисных. Подписной лист среди сотрудников редакций – шестьсот. Полтораста – ваш покорный слуга. Пильский Петр Осипович – двести. Заикин и Ярославцев – шестьсот семьдесят. Все правильно. А это что за тысяча? – И Куприн ткнул пальцем в последнюю строку, где стояла только одна сумма в тысячу рублей без указания жертвователя.
Все замерли и посмотрели на Ярославцева.
– Ох, Александр Иванович, – недовольно проговорил Ярославцев. – Дайте вы сюда эту бумажку. Ну что вам-то? Хуже от этой тысячи, что ли? Ну, тысяча и тысяча! Эка невидаль!
– Это откуда еще тысяча появилась? – растерянно спросил Заикин.
– Откуда, откуда! Ну, не украл же я ее! – Ярославцев был в полном отчаянии. – Хотел как лучше сделать...
Заикин вплотную подошел к Ярославцеву и зло сказал:
– Мы с тобой, когда чемпионат организовывали, когда копейки свои складывали, об чем договаривались? Чтоб друг от друга ничего не утаивать! Чтобы никаких шахер-махеров промеж нас не было! Откуда взялась эта тысяча?
– Да что вы привязались все ко мне?! – плачущим голосом закричал Ярославцев. – Тоже мне, нашли разбойника! Хватайте, вяжите Ярославцева! Он тысячу рублей для них же достал! В Сибирь его, на каторгу.
– Ты не юродствуй, – сурово прервал его Заикин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34