То одна, то другая спина разгибалась, и тогда становилась видна поднятая удочка. На крючок насаживалась новая приманка или снималась микроскопическая добыча, но все это делалось молча, с достоинством, чтобы не мешать друг другу.
Около десятка неподвижных удочек склонилось над водой. И вдруг вокруг одного поплавка показались тревожные круги. Поплавок нырнул, и удочка дважды дернулась влево, выхватив из воды крохотную рыбешку, которая тут же сорвалась с крючка и шлепнулась обратно в родную стихию.
И тогда в тишине рассветного Парижа, на фоне знаменитой башни, ставшей символом Франции, на берегу Сены раздался негромкий, исполненный презрительного раздражения голос, сказавший по русски:
– Ну кто так подсекает? Ну кто так подсекает?! Каким у тебя концом руки-то вставлены, прости Господи?!
Это был Иван Михайлович Заикин.
Рыболов – маленький пожилой француз, обозленный неудачей, – гневно закричал на Заикина так, что тот даже попятился.
Началась перепалка. Рыболовы мгновенно перессорились.
Из окон домов на них стали кричать, справедливо упрекая в нарушении тишины. Рыболовы объединились и дружно стали переругиваться с разбуженными жильцами.
– Господи! И чего я сказал-то такого? – растерялся Заикин.
На него уже никто не обращал внимания, и только маленький пожилой француз наскакивал на него и кричал, наверное, какие-то нехорошие французские слова.
– Чего я сказал-то? Что ты подсекать не умеешь, так тебе это любой одесский босяк скажет.
А француз все продолжал вопить и наскакивать.
– Ну, пардон, ежели так, – примирительно говорил Заикин. – Ну, говорю же, пардон! Ну, миль пардон! Ну, силь ву пле, заткнись ты, Христа ради. Смотри, какой нервный!
Неизвестно, чем кончилась бы эта ссора, в которую уже была вовлечена вся набережная, если бы из-за угла не появилась большая пароконная фура, груженная ящиками с капустой.
Фура катилась по мостовой, грохоча и подпрыгивая. Она заглушила голоса ссорящихся, которые тут же накинулись на возчика. Возчик показал язык и еще быстрее погнал лошадей. Но в этот момент переднее колесо фуры приподняло здоровенную крышку канализационного люка, а заднее колесо попросту провалилось в этот люк. Раздался треск и грохот падающих ящиков, посыпались капустные кочаны. Лошади остановились как вкопанные и от неожиданности присели на задние ноги.
Возчик скатился с козел и стал орать и на жильцов, и на рыболовов, и на лошадей.
Несколько человек бросились помогать возчику и лошадям, но усилия их были тщетны. Заднее колесо прочно застряло в люке.
Лошади безуспешно скребли копытами по мостовой, французы горланили и подбадривали друг друга так же темпераментно, как только что ссорились, но фура не двигалась с места.
– Вот орать-то вы мастера, – сказал Заикин маленькому пожилому французу-рыболову, который суетился больше всех, командовал и был в отчаянии от того, что его никто не слушает.
Заикин подошел к выступающей оси провалившегося заднего колеса, добродушно оттер плечом суетившихся французов и даже прикрикнул на них по-грузчицки:
– Поберегись!
Из переулка на набережную выкатился наемный открытый фиакр, в котором сидели два элегантных господина.
Дорога была перекрыта застрявшей фурой, и фиакру пришлось волей-неволей остановиться.
Заикин хозяйски осмотрел колесо, кому-то сунул в руки свою роскошную трость, а сам подошел к возчику и вытащил у него из-за фартука большие рабочие рукавицы. Надел их и ухватился за заднюю ось.
– Та-а-ак... – сказал он и неторопливо приподнял огромную пароконную фуру со всем ее содержимым. Заднее колесо медленно вышло из люка и повисло в могучих руках Заикина. На набережной воцарилась абсолютная тишина. Потрясенные люди боялись проронить слово.
Заикин убедился, что колесо полностью вышло из люка, и рявкнул возчику:
– Пошел!!!
От крика Ивана Михайловича лошади рванулись раньше, чем возчик успел натянуть поводья. И под восторженные крики, несшиеся с набережной и из окон, фура прокатилась вперед на несколько метров от опасного места.
– О мсье! – восхищенно простонал пожилой маленький француз.
Он взял свою удочку в обе руки, словно шпагу, и несколько театральным жестом протянул ее так, как протянул бы свое оружие побежденный, сдаваясь на милость победителя.
– Мерси, – сказал Заикин и принял подарок.
– О мсье!.. – восхищенно повторил француз и отступил.
Несколько рыболовов подхватили свой небогатый улов и бросились вручать его Заикину. Через секунду Заикин держал десяток тощих рыбешек, нанизанных на несколько ниток, а возчик выбрал самый большой и самый белый кочан капусты и положил его у ног Ивана Михайловича.
– Это он, – сказал по-русски один господин в фиакре другому. – Это может быть только он. – Привстал с сиденья и крикнул: – Иван Михайлович! Господин Заикин!
Заикин обернулся и увидел фиакр с двумя элегантными господами. Он счастливо засмеялся и поднял приветственно удочку и связку рыбешек над головой. Но тут его осенило.
– Миша! – громовым голосом закричал он, и лошади снова рванули фуру вперед.
Набережная захохотала.
– Миша!!! – снова прокричал Заикин и, продираясь сквозь толпу, по простоте душевной объяснял на ходу французам: – Это Миша Ефимов. Земляк, можно сказать! Наш. Из Одессы! Компрене?
– Уй, мсье... Уй, мсье... Бон вояж! – отвечали ему со всех сторон.
* * *
В фиакре Заикин сидел напротив Ефимова и его спутника, держа в руках удочку и рыбешек.
– Иван Михайлович, хочу представить тебе инженер-капитана российского флота господина Мациевича Льва Макаровича, – сказал Ефимов.
Заикин поклонился и добросердечно сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34