Они назывались кариатидами и придавали новому зданию какую-то необычную и запоминающуюся прелесть. Идея этого строительства принадлежала Клеофону, изготовителю лир, недавно выдвинувшемуся демагогу, так же как и идея создания нового храма Афины, который воздвигался слева от Парфенона. Клеофон хотел таким способом обеспечить работой многих безработных фетов, чтобы они могли заработать что-то сверх того ежедневного пособия в два обола, что выдавалось тем из них, чей уровень жизни резко понизился из-за непрекращающейся войны.
« Что бы там ни говорили о демагогах, они намного предпочтительнее олигархов», – подумал Аристон и повернул обратно, вниз по склону горы к городским кварталам.
Но когда он направился домой, погруженный в невеселые мысли об экспедиции, предпринятой Алкивиадом для захвата Византии, о том, что Афины все еще находятся в серьезной опасности, что Клеофон сделал большую глупость, не согласившись на мир со Спартой после сражения у Кизика, он вдруг заметил Феорис, шедшую ему навстречу.
Он остановился, чтобы получше рассмотреть ее; пополневшая, утратившая девичью порывистость, Феорис, глаза которой излучали тот мягкий, спокойный свет, что свидетельствует о большой и чистой любви, была просто восхитительна. Вопреки всем досужим домыслам, он не дарил ее Софоклу; но если бы это было правдой, он вполне мог бы гордиться таким подарком.
. – Аристон, – мягко сказала она голосом, который, лишившись былой резкости, звучал теперь как самая совершенная музыка, – я разыскиваю тебя вот уже несколько недель!
– Я очень рад, – ответил он. – А я думал, что ты ненавидишь меня, Феорис.
– Не говори глупостей. Аристон. Я бы никогда не смогла возненавидеть тебя. Я просто перестала нуждаться в тебе; но если в чем-то мои чувства к тебе изменились, то в их основе все равно осталась любовь. Пусть это теперь любовь сестры, но все же именно любовь.
Аристон улыбнулся. Как красиво она говорила, какой безукоризненной, какой мелодичной стала ее речь!
– Зачем же ты искала меня, Фео? – спросил он.
– Из-за Клеотеры, – просто ответила она. Аристон нахмурился.
– Что-нибудь случилось? Неужели Орхомен…
–… стал истязать ее, как несчастную Таргелию? Нет. Он пытается причинить ей страдания, душевные страдания, выставляя перед ней напоказ всех своих потаскух и педерастов; но, благодаря твоему хитроумному замыслу, он не осмеливается тронуть ее хотя бы пальцем. Да и душевных мук он причинить ей не в силах, ибо лишь одно на свете может заставить и заставляет ее страдать.
– И что же это? – сухо осведомился Аристон; внутри у него все напряглось.
– Твое отсутствие. То, что ты больше не навещаешь ее…
– Фео, – простонал Аристон.
– Я все понимаю. Ты не смеешь. Все эти твои представления о чести! Но я служу Афродите, а не Артемиде. И я хочу сказать тебе: то, что ты делаешь, – бесчеловечно. Богине следовало бы бросить тебя под копыта лошадей, как она это проделала с Гипполитом за его прегрешения против нее. Ибо твои грехи тяжелее. Гипполит всего-навсего отстаивал свой аскетизм и свою непорочность, а ты живешь в беззаконном союзе с женщиной, которую даже не любишь, и при этом оставляешь бедную Клео в лапах грубого животного, к которому она испытывает только отвращение. Я видела сон и решила разыскать тебя, ибо сон этот о тебе.
Мне приснилось, что ты отправился в Дельфы, а я, невидимая, под покровительством Афродиты последовала за тобой…
– И что дальше? – спросил Аристон.
– Ты спросил жрицу, будешь ли ты когда-нибудь счастлив. И она ответила: «Да. Когда ты научишься смеяться смехом богов!»
– Ну и что же, о моя драгоценная Сивилла, это должно означать?
– Только то, что ты обретешь свое счастье, когда научишься столь же пренебрежительно относиться к условностям и предрассудкам людей, как это делают боги. Вы с Клеотерой созданы друг для друга!. Вы оба столь прекрасны…
– Ради всех богов, Феорис!
– Почему бы тебе прямо сейчас не пойти со мной и не повидаться с ней? Уделить ей каких-нибудь десять – да нет, пять минут, этого хватит, чтобы вернуть блеск ее глазам и румянец на ее щеки.
– Фео, ты говоришь чепуху. Клеотера всегда была добра ко мне. Но ни разу ни словом, ни жестом она не…
– Она порядочная женщина. Аристон! Чего ты от нее хочешь – чтобы она сорвала с себя пеплос и бросилась нагой в твои объятия, сгорая от страсти?
Аристон плотоядно ухмыльнулся.
– Вот это было бы именно то, что философы называют истинно прекрасным. Почему бы тебе не подсказать ей эту идею? – предложил он.
– Вот в этом вы все! Она дала бы мне пощечину за такое предложение. Кстати, тебе тоже, если бы ты стал открыто к ней приставать. Все дело в том, что в этом нет никакой надобности. Все, что от тебя требуется, – это быть нежным и ласковым с нею, пока в один прекрасный день она уже не сможет бороться с собой и сама не бросится, рыдая, в твои объятия.
– Значит, именно так ты и советуешь мне поступить? – спокойно сказал Аристон. – Потихоньку склонить ее к супружеской измене, предать?
Феорис взглянула ему в глаза, и он осекся.
– Ты предаешь ее сейчас, когда лишаешь ее права любить. Ты предаешь самого себя, когда лишаешь себя права быть счастливым и обрести покой. И ты к тому же еще и оскорбляешь Афродиту, а она беспощадна в своем гневе. Итак, делай то, что я тебе говорю! Идем!
Когда он вошел вместе с Феорис, Клеотера очень медленно поднялась на ноги. Ей уже было почти девятнадцать, и любые слова, которыми он мог бы описать ее, даже в своих мыслях, все равно оказались бы недостаточными, а значит, ложью. Ее фигура ни разу не была испорчена родами. Возможно, вдруг пришло в голову Аристону, потому, что Орхо-мен из-за своих излишеств утратил способность к продолжению рода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162