Арес, бог войны, презирающий трусов? Гермес, бог лжецов, воров и мошенников? Или мрачный Аид, повелитель Тартара, бог, которого люди лицемерно зовут Плутоном, владыкой мертвых?
– Никто, – спокойно ответил даймонион, личный демон Аристона. – И ты не должен накладывать на себя руки.
– Но тогда, – прошептал Аристон, – как же…
– Ты должен вернуться и воздать Фрине последние почести. Или ты думаешь, Деймус, которого даже зовут Трусливый, отважится собрать разбросанные кости дочери и похоронить их, как положено по обряду? Неужели ты проявишь трусость, достойную лишь жалкой дворняги? Неужели обречешь тень той, которую по праву можно назвать твоей невестой, на вечные скитания и жарким, пыльным летом, и дождливой зимой, ибо нет у нее родственника, возлюбленного или друга, который умилостивил бы мстительных богов соблюдением похоронных обрядов? Неужто ты позволишь лживой Ликотее навеки опорочить память о Фрине? И не отомстишь за нее? Неужто ты не сделаешь этого, Аристон? Нет, ты должен, даже если тебе грозит гибель, ведь такая смерть вернет тебе возможность называться мужчиной и смоет с тебя позор бесчестья. Или ты думаешь добиться этого легкой, мгновенной смертью, трусливо упав на клинок?
Аристон отодвинул сиденье и встал: спартанцы не возлежали за трапезой, словно изнеженные афиняне. И тут его внимание привлек илот, рыжебородый великан… Так, наверное, выглядел Одиссей, подумал Аристон. Илот смотрел на него спокойно, внимательно, в его голубых глазах не было пьяной мути. Аристон замер. У него мелькнули сразу две мысли. Во-первых, этот человек, очевидно, дориец, фракиец или даже македонец, ибо ни один лакедемонянин, если только он не был выходцем из какого-нибудь племени на юге Эллады, не имел таких светлых волос и румяной кожи.
И, во-вторых, илот был абсолютно трезв. Он лишь прикидывался пьяным.
Как мог человек, в лице которого сквозил ум и было даже некоторое благообразие, родиться среди илотов? Наверно, он из периэков, живших в редких городах, которые основали несколько поколений тому назад дорийские поселенцы (они проникли в Пелопоннес и смешались с более смуглыми местными жителями). Такого человека могли обратить в рабство за долги или какое-нибудь не очень тяжкое преступление. Что ж, тогда понятно.
Однако Аристон все равно не понимал, почему илот смотрит на него со смешанным выражением мучительной тоски и явной гордости. Эти неподдельные чувства, возникшие в душе илота при виде мальчика, заставили его позабыть свою роль и обнаружить, что он каким-то чудом умудрился остаться трезвым.
Однако от взоров посторонних не укрылось то, что Аристон внезапно замер и долго, пристально смотрел на илота. Симоей, считавший себя великим музыкантом и певцом, сделал паузу в грубой и непристойной застольной песне собственного сочинения и тоже уставился на илота.
– Этот паршивец не пьян! – завопил Симоей. – Правда, Аристон?
Аристон пожал плечами. Он ни в чем не желал соглашаться с Симоеем.
– Откуда мне знать? – сказал он. – Я же не сижу у него в животе и не могу измерить, сколько там вина!
Симоей осклабился. Ему вдруг представилась прекрасная возможность поиздеваться над Аристоном. И он не преминул ею воспользоваться. Дело в том, что всего неделю назад, возлежа на пышной, приятной на ощупь груди Иода-мы и чувствуя, как ее стройные ноги, сжимавшие его мускулистую задницу, постепенно слабеют, он вырвал у рабыни признание, способное навеки уничтожить Аристона, смешать с грязью этого красивого золотоволосого юнца, который столько лет подряд пренебрегал любовью, горевшей в большом, неуклюжем теле Симоея. И даже не хотел подарить ему мимолетного поцелуя или случайной ласки, которых Симоею удавалось добиться от более красивого, но не столь волнующего Лизандра.
– Да, Аристон, ты прав! – захохотал он. – Ты не сидишь у него в животе. Сейчас не сидишь. Но вполне может статься, ты все же имеешь отношение к этому илоту. Вернее, к семени, что дало тебе жизнь!
Застольная болтовня тут же стихла. Певцы умолкли на полуслове. Даже самые несдержанные подумали, что Симоей зашел слишком далеко. За такое оскорбление Аристон имел полное право его убить. Если сможет. В этом-то вся и загвоздка!
А Симоей не успокаивался. Он громоздил оскорбление на оскорбление, не оставляя никаких недомолвок.
– Эй! Илот! – воскликнул он. – Ты ведь бог Дионис в человеческом обличье, не так ли? Ты явился навестить сына, которого прижил с красивейшей из своих прислужниц? Ибо, друзья и возлюбленные, нам следует благочестиво пасть ниц перед златокудрым Аристоном! Он, скромник, конечно, будет отрицать, но всему миру известно, что он сын бога!
– Симоей! – прошептал Аристон.
– А как еще ты это объяснишь, Аристон? У тебя неземная красота. Разве ты не родился на тридцать седьмой год после битвы при Фермопилах? А где был в тот год великий Теламон, о мои друзья и возлюбленные? А спустя тридцать шесть лет после той же битвы? Вы не помните, откуда он вернулся всего за две недели до того, как прекрасный Аристон появился на свет?
– Симоей, – голоса Аристона было почти не слышно.
– Два года не видел домашнего очага великий Теламон. Неосмотрительно, не правда ли, возлюбленные мои? Или, напротив, очень даже мудро. Как еще мог пожилой, уже тогда пожилой человек, иссиня-черные волосы и борода которого покрылись инеем, стать отцом такого славного, златокудрого красавца? Прелестная Алкмена… Дионис свидетель, она и сейчас привлекательна, и будь я ее сыном, то вполне мог бы впасть в грех Эдипа… прелестная Алкмена вдруг потеряла покой. Да, о сын вечно воскресающего бога?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162