Может сумеем добраться до аэродрома.
– Надо только место для взлета выбрать.
– Давай взлетать с проселочной дороги. Самое сложное – это подняться на семь-восемь метров и перелететь через идущие по обеим сторонам столбы с телефонными проводами, – рассуждал я.
– Да, другого выхода нет, – согласился он.
Снова женщины и мальчишки помогли выкатить самолет на дорогу. Козлов дернул за винт, я включил магнето, и мотор заработал.
– Ишь ты, домой захотел, – прислушиваясь к работе мотора, улыбнулся Козлов и полез в кабину.
Я прибавил газ, и «кукурузник» резво побежал по дороге, еще немного и он уже повис над телефонными столбами. Летим на высоте метров тридцать. Сумерки сгущаются. С тревогой посматриваем то на небо, то на фанеру: не подкачала бы!
Поворачиваюсь к Козлову: – Ну, как там, не разваливается наша столярка?
– Вроде выдерживает.
– Ты там ближе к хвосту, вот и посматривай.
А фанера вибрирует, того и гляди вскроется под напором встречного потока воздуха. Тогда конец. Веду самолет на минимальной скорости. При подходе к аэродрому совсем стемнело. Сел, зарулил в капонир. Козлов вылез из кабины, глянул и ахнул: фанера едва держится, еще несколько минут полета и мы наверняка где-нибудь бы свалились в поле.
Подбежали летчики, командир полка, инженер Данилин.
– Ну и мастера, – покачал головой дядя Миша, – вот уж воистину «голь на выдумки хитра!».
…Полк продолжал боевые полеты. Фашисты полностью оккупировали Керченский полуостров, и на фронте опять наступило затишье. Неожиданно нам была поставлена боевая задача: перевооружаться на самолеты Як-1. Все выехали на соседний аэродром изучать новую машину. Это был отличный истребитель, не уступающий по своим боевым качествам «мессершмитту». Радости нашей не было предела.
Эскадрилья капитана Орлова должна была первой перейти на «яки», но нам так и не удалось пересесть на эти машины. Фашисты, в который уже раз, начали наступление, полностью оккупировали Украину, захватили Ростов-на-Дону и двинулись на Кубань в направлении к Моздоку. Пришлось вернуться на свои «ишачки».
В эти дни ожесточенных боев в полк прилетел командующий генерал-майор авиации Белецкий и привез приказ о присвоении очередных воинских званий. Большую радость и воодушевление принесло также и награждение двенадцати летчиков орденами Красного Знамени.
Вручая награды, генерал Белецкий от имени партии, правительства и командования воздушной армии поздравил весь личный состав с боевыми успехами и пожелал новых подвигов во славу Родины, для победы над врагом.
Наш полк тогда еще не был гвардейским, но летчики дали клятву бить врага по-гвардейски и своими боевыми делами завоевать это почетное звание.
Но по фронтовым дорогам радость всегда ходит рядом с бедой и печалью. И часто бывает, что они врываются все вместе в душу и приносят особую боль человеку. Так случилось и со мной. Радость и печаль принесли письма матери.
С самого начала войны полк все время кочевал с места на место, и письма редко попадали к своим адресатам. Я не получил ни одного письма с начала войны. И вдруг почтальон полевой почты насыпал мне писем полную пилотку. Мне хотелось целовать эти весточки из Далекого родного города, окруженного врагами, героически сражающегося, стоически переносящегося все ужасы блокады.
Я разложил письма по датам их отправления почтой. Сердце колотилось, когда вскрывал первое письмо. Мать писала:
– «Тяжело нам пришлось, дорогой сынок, в осажденном городе. Отец работает на заводе. Неделями не бывает дома. Почернел весь от недоедания. Герман и Юра тоже пошли на завод помогать фронту. Один только Ленька, высохший весь, ходит по городу в поисках какой-нибудь еды.
Трудно нам, но тебе и твоим товарищам, наверное, труднее. Ленинградцы верят, что победа будет нашей, Целуем и обнимаем тебя все».
В другом письме она пишет о смерти брата, Германа! «Наш мальчик умер от голода».
Черную весть приносит третье письмо – умер от истощения второй брат, Юрий, Руки дрожат, когда я вскрываю четвертое письмо. В нем уже мама сообщает о смерти отца. Он тоже умер от голода.
И еще письмо, мать сообщает о смерти моего дяди… Умерла тетя…
Умерли! И все от истощения…
Волосы поднялись дыбом. Мне показалось, что они стоят рядом со мной худые, как скелеты, с запавшими глазами и почерневшими губами и шепчут со стоном! «Отомсти за нас проклятым фашистам! Это они сделали с нами такое».
В сознании встает образ отца. Нет, не радостным, каким он был, провожая меня в последний раз на ленинградском вокзале. Он стоит весь черный, и сухой кожей обтянуты его костлявые скулы. Только одни глаза горят мольбой и вонзаются мне в самое сердце.
– «Отомсти им, Анатолий, сын мой старший!» Я почти ощущаю его рядом с собой. А за спиной встают братья. Дядя. Тетя. Тысячи рук протягиваются о мольбой и, как стон, слышится: «Защитите же тех, кто еще жив! Защитите!».
Иду в капонир к своему самолету. Зеленая птица стоит в полной боевой готовности, и механик Цурихин ласково поглаживает ее по гладкой перкали крыла.
– Все в полном порядке, товарищ старший лейтенант.
В мозгу, снова, как отголоски, строки маминого письма: «Герман двое суток лежал у меня на руках и умоляя шептал: „Мамочка, не найдется ли у тебя хоть кусочек сухарика?“
А у меня не было ни одной крошки, чтобы дать ему подкрепиться.
«Ничего, сыночек нет у меня, – говорила я ему, – вот пойду, может, что-нибудь достану. А куда пойдешь! У меня не было сил, и холод могилы лежал на сердце.
Через несколько часов Герман умер. Маленький сухарик мог его еще спасти».
Прочитанные письма из Ленинграда лежали в кармане и жгли мою душу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81