Джоанна подошла к столу и вернулась с толстой кипой бумаг.
– Вот, – сказала она. – Мои мемуары. Лилиан Хеллман Лилиан Хеллман (1905–1984) – американская писательница, известная своими левыми взглядами.

из меня не вышло, но это, по крайней мере, правда.
Она проглядела растрепанную рукопись и выудила несколько листков.
– Это последняя глава. Я хочу, чтобы ты ее прочитал.
Чарди взял у нее бумаги и взглянул на первую страницу. Она была озаглавлена совсем просто: "Naman".

* * *

– Ты не засек их разговор? – спросил в фургоне Ланахан, разглядывая темнеющее старое здание.
– Я не мог, Майлз.
В тоне кудесника из техотдела послышалось раздражение: ему, такому опытному работнику, приходится демонстрировать уважение этому зеленому юнцу Ланахану.
– Йост не дал бы разрешения. Стоит только попасться на таких вещах, неприятностей потом не оберешься.
– Не знаю, как тогда, по его мнению, мы должны добиться результатов, если приходится выбирать средства, – язвительно заметил Майлз. – А что остальные подразделения? Их привлекли? Можно с ними связаться?
– Они поблизости, Майлз. По крайней мере, должны быть. Чарди у нас под колпаком. Но я решил, что нам здесь, в фургоне, радиосвязь не нужна. Мы знали, что будем вести Чарди. Готов поручиться, если бы ты прогулялся немного по улице, то увидел бы их.
– Лишь бы Чарди их не засек, – заметил Майлз.
– Не засечет. Там ребята что надо, из бывших полицейских, частных детективов. Я делаю все в точности так, как говорит Йост. Говорит Йост вести Чарди на поводке, значит, Чарди идет на поводке. Если Йост этого хочет, это он и получит.
– К черту Вер Стига. Вер Стиг такая мелкая сошка, что его вовсе и не существует. Он шестерка. Мы работаем на Сэма Мелмена, заруби это себе на носу.

* * *

Чарди читал:

* * *

"У меня было не слишком много времени, чтобы горевать о внезапном исчезновении Пола, поскольку наше положение немедленно ухудшилось: мы попали под обстрел. За все семь месяцев, что я провела с Улу Бегом и его группировкой, нас ни разу не обстреливали. Я, конечно, видела разбомбленные деревни, но никакие впечатления прошлого не могли подготовить меня к шквальному артиллерийскому огню. Не было никакой возможности укрыться, да и, собственно говоря, никакого укрытия тоже не было. Улу Бег разбил свой лагерь на плоской возвышенности под гребнем горы. Черные палатки были поставлены под входом в пещеру. Снаряды рвались так немыслимо громко и так часто, что в первые секунды я совершенно растерялась. Несколько человек добрались до пещеры, но большинство из нас повалились наземь. Никогда еще мне не было так страшно. В очередное секундное затишье между взрывами я озиралась и пыталась забиться в укрытие понадежней, но это было очень трудно – слишком много дыма и пыли стояло в воздухе.
Мне казалось, что обстрел длился несколько часов. Когда он прекратился, у меня кружилась голова и я не понимала, где я. Вдобавок я надышалась дымом. Меня била неукротимая дрожь, и хотя за время пребывания в горах мне довелось повидать немало раненых, ничто не могло подготовить меня к потрясению при виде того, во что мощный снаряд может превратить человеческое тело. Людей разрывало в клочья.
Я пыталась взять себя в руки, но не успела еще осесть пыль, как показался запыхавшийся Улу Бег. Никогда еще я не видела его в таком отчаянии; он кричал своим людям, что нужно уходить.
Далее последовало беспорядочное бегство в пыли. Мы бежали вверх по склону, затем наткнулись на тропу, тянувшуюся вдоль гребня, и бросились по ней, все скопом – солдаты, их жены, дети. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами: сто с лишним мужчин, женщин и детей, в панике спасающихся бегством. Все это походило на сцену времен начала Второй мировой, когда немцы бомбили колонны польских беженцев. Платья и платки женщин яркими пятнами выделялись в клубах пыли, я видела тюрбаны мужчин и шаровары цвета хаки, которые трепал ветер. Больше всего жаль было детей; несколько из них в суматохе отбились от родителей (если их родители на самом деле не погибли под обстрелом).
Ночью мы укрылись в пещерах, но боялись даже развести костры. Мы пытались выйти на связь по радио, на экстренной частоте, как учил Чарди. Но ничего не вышло. Пробовала даже я, думая, что, может быть, радисты в Резайе узнают мой английский, но все было напрасно. Мы были отрезаны от мира. Теперь я глядела на горы со страхом. Когда-то они казались мне такими прекрасными, сейчас же они пугали меня. Если бы иракцы окружили нас, едва ли мы смогли бы отбиться. Если начнется снегопад и мы застрянем на этом перевале, то нас неминуемо ждет голодная смерть, поскольку у нас не было никакой еды, кроме того, что мы успели унести. К тому же несколько человек были серьезно ранены, в их числе и жена Амира Тофика, второго после Улу Бега человека в отряде.
Иракцев мы увидели на следующее утро, но они были далеко внизу. Однако Улу Бег полагал, что это крупное подразделение, преследующее нас. Он сказал, что они доберутся до места нашей стоянки лишь через несколько часов, но мы к тому времени уже будем далеко.
– Насколько далеко? – спросил Амир Тофик.
– На пути к границе, – ответил Улу Бег.
Он пообещал, что шах даст нам убежище.
Амир Тофик сплюнул в пыль. Патронные ленты у него на груди звякнули. Ему было лет двадцать пять. Тофик заявил, что шах – черная свинья, пригревшая на груди шакалов. Улу Бег сказал, что у нас нет выбора, и на этом спор завершился.
Четыре дня мы пробирались через горы. Еще дважды попадали под обстрел. Первый был самый серьезный, трое наших были убиты, еще несколько ранены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136