Текст был кратким, вряд ли благожелательным – во многом как в старые времена.
Шлепая по мокрому снегу, Прябин машинально двинулся навстречу Диденко, к явному облегчению двух своих охранников, более оживленно поддержавших разговор с коллегами. Окутанные морозным паром изо рта, они похлопывали руками в перчатках, притопывали ногами, издавая звуки, похожие на жидкие вежливые аплодисменты не особо восторженной публики. Прябин протянул руку в перчатке – Диденко не то чтобы уклонился, скорее внутренне подался назад. Прябин представился и тут же заколебался.
– Мне... хотелось выразить сочувствие по поводу вашей отставки. Вашей... болезни. Не серьезной, хотелось бы... – Он запнулся, поймав сердитый пытливый взгляд Диденко, словно тот подозревал насмешку. Прябин как можно простодушнее улыбнулся. Длинная сутулая фигура Диденко, казалось, облегченно обмякла под пальто. Он зашаркал галошами, согревая озябшие ноги.
– Я... гм, да. Спасибо, – выдавил из себя Диденко.
Раздражение и высокомерие... а может быть, замешательство вырывались легкими облачками вместе с дыханием. – Нет, я не сильно болен, – добавил он.
– Хорошо. – Тоже притопывая ногами, Прябин поглядел вверх, на стены и башни Кремля. Смех четырех сотрудников службы безопасности резал ухо. – Я... мне жаль, что вы...
– Действительно? – В голосе Диденко слышалось потрясение, неподдельное удивление, словно в памяти всплыло что-то давно забытое. – Значит, вы сожалеете. – Диденко поднял к шапке руку в перчатке, как бы собираясь провести ею по волосам, но остановился, ощутив мех. Укоризненно, скрывая улыбку, улыбнулся, слегка постукивая зубами, должно быть, от холода. Потом передернул плечами. – Нужно было... – он стал протирать запотевшие очки, в глазах энергичный блеск, так не вязавшийся с беспомощным выражением лица. Надев очки и поглядев на Прябина, неожиданно воскликнул: – Еще столько предстояло сделать! Вы меня понимаете? Не себя мне жалко; жалко, что столько недоделано! – Это было так не похоже на чопорный, хвастливый тон, к которому привыкли, видя его по телевидению. Голос был грубее, глубже, в нем слышался неподдельный гнев. Он махнул рукой в перчатке в сторону возвышавшихся позади стен. – Знаете, я... мы... могли сделать куда больше. Ирина и... – и сомкнул губы, словно ловя хрупкое рассыпающееся печенье. – Да, – продолжил он, помолчав. – Да, спасибо за участие. Я искренне тронут. Всего доброго, генерал.
Словно передразнивая самого себя, не сгибая головы, еле заметно поклонился. Оглянулся на охранников. Прябин тоже дал знак своим.
– Всего хорошего, товарищ Диденко, – громко ответил он. Его охранники, моментально подтянувшись, стали прощаться и следом за ним энергично затопали ногами.
Прябин разок оглянулся. Сутулая спина, огромная шапка, висящее мешком пальто. Диденко споткнулся, но неуклюже удержался на ногах. Комичная фигура... и в то же время столько злости, безудержной злости, от горя или отчаяния.
... – А, Кеннет... А я как раз собираюсь приступить к ленчу. Составишь компанию? – Джеймс Мелстед проворно, словно молодой, поднялся на ноги, встречая друга с распростертыми объятиями. Позади него и высокие окна виднелась Итон-сквер, усыпанная бурыми листьями и строительным мусором. На фоне медленно очищающегося мрачного неба зябко вырисовывались голые деревья. Обри крепко, виновато пожал руку Мелстеда.
Верх взяла вкрадчивая манера Джеймса, самодовольная улыбка, приглашающая Обри воспользоваться окружавшим его надежно обеспеченным комфортом.
Стараясь казаться безмятежным, Обри, улыбаясь про себя, тихо произнес:
– Отлично, Джеймс. Рад, что согласился встретиться...
– Как же иначе, Кеннет? Чем могу помочь? Сдается, что это по просто дружеский визит. Ты чем-то... озабочен?
– Задерган, Джеймс... просто задерган.
– Усаживайся поудобней, Кеннет. Шотландского? – Обри вскинул глаза на украшенные эмалью каминные часы. Мелстед рассмеялся. – Солнце уже давно над мачтами. Так что не смущайся. – Он позвонил в висевший у камина колокольчик. Обри устроился на меньшем из двух диванов, напротив кресла Мелстеда, не зная, чем занять руки. Хоть бы шляпа была! Но молодой дворецкий забрал и шляпу, и пальто. Молодой человек, наполнив стаканы напитками, подал Обри его стакан на серебряном подносе. Теплота, уют, старая дружба терзали совесть Обри, словно он замышлял совершить в этой со вкусом обставленной комнате тяжкое преступление, скажем, похитить одно из полотен школы Ньюлина или даже единственного Лаури или прихватить чего-нибудь из расставленного по гостиной серебра или фарфора. Или мебель, выдержанную в стиле начала прошлого века.
Обри потягивал виски. Мелстед уселся в свое кресло. Пышущий здоровьем. В домашних брюках и джемпере на пуговицах, поверх клетчатой рубашки шейный платок. Уход на пенсию явно пошел ему на пользу.
– Как Элис? – поинтересовался Обри.
Мелстед пожал плечами.
– Думаю, как всегда, в одной из бесплатных столовых или ночлежек. Она не часто посвящает меня в свои дела, знает, что я не одобряю все это. – Тем не менее, в голосе звучала гордость за единственную дочь. Возможно, ее филантропия служила заменой его собственной совести? Элис в пристанищах для бездомных, Элис у отверженных, ночующих под мостами или в картонных ящиках в глухих переулках. Элис с наркоманами и жертвами СПИДа... Да, даже осуждая, он гордился ею, как гордился и своими сыновьями – полковником и банкиром. – Бедняжка Элис, временами она так устает. До изнеможения, – вздохнул он. – Но не желает меня слушать. Совсем себя не бережет. – Помолчал секунду, глядя на бокал с хересом, потом, блеснув глазами, спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157