Пол умер уже месяц назад. Все это время боли и вынужденных попыток приспособиться я устало кружил вокруг нее и пытался оказаться рядом, на случай, если понадоблюсь ей, или вдали, как только она подавала хоть малейший признак, что хочет побыть одна. Часто было трудно сказать, как она что воспринимает, так как Индия осторожно пробиралась сквозь это время, приглушив звук и со скучающим выражением на лице. С тех пор как умер Пол, мы не занимались любовью.Скрестив руки на груди, Индия прислонилась к перилам балкона.— Знаешь, что сегодня за день, Джо?— Нет. А должен?— Ровно месяц назад похоронили Пола.У меня в руке была монетка, и я осознал, что изо всей силы сжимаю ее.— Что ты чувствуешь?Она обернулась ко мне; ее щеки раскраснелись. От мороза? От печали?— Что я чувствую? Чувствую, как будто очень рада, что мы здесь. Рада, что Джои привез меня в горы.— Правда?— Да, дружок. Вена начала навевать на меня грусть.— Грусть? В каком смысле?— Сам знаешь. Обязательно, что ли, объяснять?Она положила руки на перила балкона и посмотрела на раскинувшийся снежный простор.— Я все еще стараюсь расставить все свои кубики по местам. Иногда я беру один и смотрю на него, будто никогда раньше не видела. От этого я нервничаю. Вена всегда напоминает мне о чем-то еще, о другом кубике, для которого я не могу найти свободного места.Столовая была стилизована под горный приют. Огромные неприкрытые балки, в углу — изразцовая печь до потолка и грубая, в стиле «бауэрн» Bauern (нем.) — за.: крестьянская

, мебель, которая, должно быть, стояла здесь с восемнадцатого века. Пища была сытной, горячей и вкусной. Где бы мы ни ужинали вместе, я удивлялся, как много Индия ест. У нее был аппетит лесоруба. И этот раз не стал исключением. Грустила она или нет, но уплетала за милую душу.
Мы закончили мороженым и кофе и откинулись на спинки своих стульев, тупо созерцая разоренное поле битвы из пустых тарелок. Стоило безмятежности сделаться чуть-чуть чрезмерной, я ощутил, как по моей ноге поднимается босая ступня.Индия подняла ко мне свое лицо — оплот невинности'— В чем дело, малыш, ты нервничаешь?— Я не привык к подстольным ласкам.— А кто тебя ласкает? Я просто массирую твое колено. Это очень полезно.Пока она говорила, нога поднялась еще выше. В комнате никого не было, и Индия, осмотревшись, подвинулась вперед на своем стуле. Ее нога поднялась еще выше, а сама она все время искоса поглядывала на меня.— Хочешь меня помучить?— Разве это мучение, Джои?— Еще какое.— Тогда пошли наверх.Я смотрел на нее во все глаза, выискивая правду под очень озорным выражением ее лица.— Индия, ты уверена?— Да.Она поелозила пальцами ног.— Сегодня ночью?— Джо, ты собираешься играть в двадцать вопросов или хочешь воспользоваться моим предложением?Я пожал плечами. Она встала и пошла к двери.— Приходи, когда будешь готов.Индия ушла. Я слышал, как ее сабо решительно простучали по лестнице, ведущей к нашей комнате.До меня доносились звуки с кухни: громыхание посуды, радио, не выключавшееся с тех пор, как мы приехали. Когда я собрался уходить, по радио снова заиграла песня про выходной в небе, которой Индия раньше подпевала в машине, и я задержался в дверях, чтобы дослушать. Это показалось мне добрым предзнаменованием.Когда песня закончилась, во мне что-то щелкнуло: я понял, что эта мелодия запала мне в душу навсегда. Когда бы ни услышал ее снова, я буду думать об Индии и этой нашей поездке в горы.Я отворил дверь в нашу комнату, и после коридорного полумрака меня ослепил яркий белый свет. Индия лежала в постели, натянув одеяло до подбородка. Она открыла балконную дверь настежь, и комната напоминала ледяной дворец.— Мы что, в хоккей играть собрались? Что с окнами?— Так хорошо, pulcino. Понюхай воздух.— «Цыпленочек»? Я и не знал, что ты говоришь по-итальянски, Индия.— Десять с половиной слов.— Pulcino. Милая кличка.Я подошел к балкону и несколько раз глубоко вдохнул. Индия была права. Воздух пах именно так, как должен пахнуть воздух. Когда я снова обернулся к ней, она, заложив руки за голову, улыбалась мне. Ее руки были голые и в море белого казались нежно-персиковыми. Они обрамляли разметавшиеся во все стороны по подушке русые волосы.— Индия, ты невероятно красивая.— Спасибо, дружок. Я чувствую себя маленькой королевой.С большим мужеством, чем обычно, я стянул одеяло, чтобы посмотреть, что на ней надето. Индия была только в моей старенькой трикотажной фуфайке с закатанными рукавами. От этого мне стало даже лучше: она достала ее из моего чемодана, и этот маленький, но совершенно интимный жест сказал мне, что она действительно готова возобновить наши отношения.— Я чувствую себя бананом, с которого снимают кожуру.— Это так плохо?Я расшнуровал ботинки.— Нет — это так по-тропически.Как ни сильно было желание в нас обоих, я по-прежнему нервничал, а когда раздевался, мои руки дрожали. И, усугубляя ситуацию, Индия следила за мной с улыбкой и с полуприкрытыми, а-ля Жанна Моро Жанна Моро (р. 1928) — французская кинозвезда, дебютировала в фильме «Последняя любовь» (1948). Снималась у Луи Мали («Лифт на эшафот», 1958, «Влюбленные», 1958, «Вива Мария!», 1965), у Антониони («Ночь», 1960, и «Там, за облаками», 1995), у Трюффо («Жюль и Джим», 1961, и «Новобрачная была в трауре», 1968), у Орсона Уэллса («Процесс», 1963, и «Полуночные колокола», 1966), у Бернара Блие («Вальсирующие», 1974), у Фассбиндера («Керель», 1982), у Люка Бессона («Ее звали Никита», 1990). Водила близкую дружбу со многими известными литераторами — Жаном Кокто, Жаном Жене, Генри Миллером, Анаис Нин, Маргерит Дюрас

, глазами. Попробуйте сохранять спокойствие, выступая перед такой аудиторией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61