Его голос звучал немного насмешливо, но в то же время и нежно; было ясно, что эти люди очень ему дороги.Я каждый раз улыбался и старался внимательно слушать его пояснения, но после пятнадцатого снимка людей, с которыми я не был так уж близко знаком, картинки поплыли у меня перед глазами.— А вот это, Джо, на дне рождения в октябре. Помнишь, я тебе рассказывал?Я взглянул и отшатнулся, как от огня.— Что это? Где ты это взял?— В чем дело, сынок? Что случилось?— Эта фотография… Что это на ней?— Это день рождения Беверли. Я же тебе говорил. Там, взявшись за руки и глядя в объектив, стояли в ряд трое людей. Одежда на них была самая обычная, но у каждого на голове — черный цилиндр, в точности как у Пола Тейта.— Господи Иисусе, убери ее от меня! Убери!Люди начали оборачиваться, но никто не смотрел на меня с таким напряжением, как отец. Бедняга! Мы не виделись много месяцев, и вдруг вот такое. Но я не мог удержаться. Я думал, Вена осталась позади и что на какое-то время я в безопасности. Но что такое безопасность? Был ли я в безопасности физически? А психически?Когда мы снова вышли на улицу, я сделал слабую попытку что-то изобрести — мол, я очень много работал и мне надо отдохнуть, — но отца так легко не проведешь. Он хотел, чтобы я поехал с ним домой, но я отказался.— Тогда что я могу сделать для тебя, Джо?— Ничего, папа. Не беспокойся обо мне.— Джо, когда умер Росс, ты обещал мне, что, если тебе будет плохо и понадобится помощь, ты придешь ко мне. Похоже, ты нарушаешь свое обещание.— Послушай, папа, я тебе позвоню, хорошо?— Когда? Когда ты позвонишь? Джо!— Скоро, папа! Через несколько дней!Я поспешил к углу Семьдесят второй. Добравшись, я обернулся и, как можно выше подняв руку, помахал ему. Словно один из нас был на корабле и отплывал куда-то навсегда.Я не видел их, пока не открыл дверь в свой подъезд. Было уже за полночь. Какой-то негр затолкал женщину в угол лестничной площадки и бил ее головой по железным почтовым ящикам.— Что тут происходит? Какого черта! Эй!Он обернулся. Я едва заметил, что из уголков его рта сочится кровь.— Пошел вон, парень! — бросил негр через плечо, держа женщину за шею.— О, помогите!Он отпихнул ее и повернулся ко мне. Не раздумывая, я со всей силы ударил его ногой в пах — старый трюк, которому меня научил Бобби Хенли. Негр разинул рот и упал на колени, зажав обе руки между ног. Я не знал, что делать дальше, но женщина не растерялась. Проковыляв ко второй, внутренней, двери, она с шумом распахнула ее. Я прошел туда, и дверь с грохотом защелкнулась у нас за спиной. Там был лифт, и мы вошли в кабину прежде, чем нападавший успел приподнять голову.Рука женщины так тряслась, что она еле смогла нажать кнопку седьмого этажа — на этаж ниже моего. Когда лифт двинулся, женщина согнулась и ее вырвало. Позывы продолжались, даже когда рвать было уже нечем. Она попыталась отвернуться к стене, но так зашлась кашлем, что я испугался, как бы она не задохнулась, и крепко похлопал ее по спине.Двери раздвинулись, и я помог женщине выйти. Мы постояли у лифта, она тяжело и часто дышала. Я спросил номер квартиры. Она протянула мне свою сумочку и подошла к одной из дверей. Тут ее опять начало рвать, и я, не подумав, обнял ее за плечи.Ее звали Карен Мак. Негр подстерег ее в подъезде и первым делом ударил по лицу. Потом он пытался поцеловать ее, и она его укусила.Все это она рассказала мне постепенно. Я уложил ее на ярко-синюю кушетку и вытер ей лицо тряпкой, которую предварительно смочил в теплой воде. Ей не нужны были новые потрясения. Из спиртного в ее квартире нашлась лишь непочатая бутылка японского сливового бренди. Я открыл ее и налил обоим по большой отвратительной порции. Карен не хотела, чтобы я звонил в полицию, но когда я сказал, что мне пора, она попросила остаться. И не отпускала мою руку.Квартира, должно быть, стоила целое состояние, так как среди прочего в ней был большой балкон, с которого открывался вид на сотни крыш, прямо как в Париже.Когда я похлопал Карен по руке и успокоил ее, что я с ней, она попросила выключить свет и сесть рядом. Светила полная луна, и комнату заливало спокойное голубоватое сияние.Я сидел на пушистом ковре подле кушетки и глядел в зимнюю ночь. Мне было хорошо, я чувствовал себя сильным. Потом, когда Карен дотронулась до моего плеча и еще раз поблагодарила тихим, сонным голосом, мне самому захотелось ее поблагодарить. Впервые за несколько недель я снова чувствовал свою ценность. Я ощущал себя человеком, который на этот раз вышел за пределы собственного эгоизма, чтобы помочь кому-то другому.На следующее утро я проснулся на полу, но на мне было теплое шерстяное одеяло, а под головой — одна из мягких диванных подушек. Я посмотрел на балкон — она стояла там, в халате, и расчесывала волосы.— Привет!Карен обернулась с кривой улыбкой. Одна сторона ее рта распухла и посинела, и я увидел, что она прижимает к ней лед.— Вы проснулись.Она вошла и притворила застекленную дверь. Хотя распухшая губа искажала ее черты, я заметил, что у нее одно из тех потрясающих, по-ирландски белокожих лиц, что так идут к темно-зеленым глазам. И глаза у нее действительно оказались темно-зеленые. Большие глаза. Огромные глазищи. Нос — маленький и неприметный, но светлые рыжеватые волосы обрамляли узкое лицо, делая его чудесным, несмотря на огромную посиневшую губу.Она убрала пакет со льдом и высунула язык, облизать уголок рта. Потом зажмурилась и потрогала рукой.— Как на вид, сколько раундов я продержалась?— Самочувствие-то как? Ничего?— Да, благодаря вам ничего. Когда немного поживешь в Нью-Йорке, перестаешь верить, что в мире остались герои. Понимаете, что я хочу сказать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61