От пустынных тропинок, где друзы и марониты продолжают сводить свои старые счеты ножами и карабинами, переходишь к ослепительным салонам, где одни шейхи флиртуют с женами других. Всего час езды — мягкие такты танго сменяет вой шакалов.
Еще немного ослепленный, я прислонился к одной из больших алебастровых колонн в зале. Я глядел на проходившие пары. Но видел только одну из них. Графиня Орлова была в черном бархатном платье, и ни одно украшение не нарушало его чистой гармонии. Необыкновенная роскошь шитья, перьев, тканей, благодаря которым в этот вечер залы Верховного комиссариата уж слишком походили на тропические острова, наполненные стаями ярких птиц, — еще сильнее подчеркивала всю ценность великолепной простоты этой темной лилии. Гобсон, с которым она танцевала, был в парадной форме своего полка: синие брюки с красными лампасами, суженные на лакированных сапогах, щетинившихся двумя гигантскими шпорами в виде опрокинутых вопросительных знаков. На нем был воротник, пластрон, черный галстук, пояс из красного атласа, узкий сюртук алого сукна, в петлице которого сверкали крошечные бриллиантовые ордена. Я вспомнил унтер-офицера Франческини, зарезанного шаммарами, Для которого Вальтер не смог получить медаль…
Когда в очередной раз эта танцующая пара приближалась ко мне, я видел, что они смеются. После заключительного аккорда, когда танцоры разошлись, Гобсон кивнул мне головой. Я подошел к ним обоим в буфете.
— Бокал шампанского, — сказал мне Гобсон.
Он громко хохотал. Обменялся несколькими словами по-английски с Ательстаной, — она тоже засмеялась.
У меня, должно быть, был довольно глупый, рассерженный вид. Гобсон захохотал еще сильнее.
— Какая ошибка для офицера из разведки — не знать английского языка! — сказал он.
Он наклонился ко мне.
— A la belle! — шепнул он мне на ухо — и чокнулся со мною.
— Ну, капитан, не пригласите ли вы меня танцевать?
— Если вы разрешите, мадам, — на следующий танец.
— Этот фокстрот я уже обещала. Но потом… я справлюсь в своей записной книжке. Ну, а пока идите же к мадемуазель Эннкен. Знаете, она положительно прелестна, ваша маленькая невеста.
И она оставила нас, похищенная своим новым партнером.
— Ну-с, — сказала мне Мишель, к которой я подошел в то время, когда она разговаривала в углу с двумя дочерьми ливанского губернатора, — вы думаете, что это хорошо — приходить так поздно? Я не видела вас уже два дня, сударь.
— Я был в Райяке. Только сейчас вернулся.
— Я надеюсь, мы танцуем вместе следующее танго?
— Конечно, Мишель.
Я вернулся к Гобсону, который опорожнял новый бокал шампанского. Он положительно был навеселе. В свою очередь, я нашел, что для офицера из разведки он пьет слишком много. Но, конечно, не мое дело было укорять его за это.
— A la belle! — повторил он со смехом, который в этот вечер я находил невыносимым.
Ательстана, танцуя, прошла мимо нас.
— Скажите, Гобсон, — прошептал я, — разве мы в самом деле разыграем здесь какую-нибудь красотку?
— О, забавно, право, — ухмыльнулся он. — А кто знает, в конце концов… Еще бокал шампанского?
Мы засмеялись оба. Ательстана подошла к нам одна. Мы продолжали хохотать…
— Вы невежливы! — сказала, она. — В вашем смехе я, кажется, чувствую какие-то намеки… Я — ваша на следующий танец, капитан.
Это было танго Мишель. Я едва успел пробраться к мадемуазель Эннкен:
— Мишель, прошу меня извинить. Я совершенно забыл. Я обещал это танго мадам Орловой.
И я быстро оставил ее, чтобы избежать удивленного взгляда, в котором еще не было того страдальческого оттенка, который, увы, впоследствии мне было дано видеть столько раз.
Музыка увлекла меня с Ательстаной. Угрызения мои быстро рассеялись. Мы были предметом общего внимания. Детское тщеславие примешивалось к волне смутных чувств, поднимавшихся во мне.
Графиня Орлова танцевала с легкой беспечностью, с затуманенными глазами. Вдруг я заметил, что ее взгляд остановился на моей левой руке, там, где была кровавая полоска, — глубокая царапина от колючего куста акации близ Калаат-эль-Тахара.
— Откуда у вас это? — спросила она.
И, продолжая танцевать, она слегка касалась своим пальцем маленькой красной полоски.
«Ах, — думал я, — придет ли минута, когда я ей в этом признаюсь?»
V
Я просто наивный ребенок, — возможно! Но, когда я хладнокровно рассуждаю, то одного я не могу допустить, — что в событиях, изложить которые я считаю печальной необходимостью, был какой бы то ни было расчет со стороны графини Орловой. С какой целью? Зачем? Деньги?.. Но много раз она доказывала мне, что она самая бескорыстная женщина в мире. Не самолюбие заставляет меня говорить так, не страх, что я был обманут. В том состоянии, в котором я нахожусь теперь, такая сентиментальная деликатность не пристала мне. Значит, любовь, скажут мне, — любовь, которую, несмотря ни на что, я все еще чувствую к ней? Тоже нет. Любовь больше, чем думают, осторожна и недоверчива и жестоко проницательна. Не строишь себе никаких иллюзий о любимом существе. Любишь — вот и все. Я знаю во всех мелочах, на что способна Ательстана. Ее пороки — по выражению тех, кто не сжимал в своих объятиях владетельницу Калаат-эль-Тахара, — я могу их ненавидеть или любить — это никого не касается, кроме меня. Но не сознавать их — это дело другое. Следовательно, мне кажется, я заслуживаю, чтобы мне верили, когда я утверждаю со всей торжественностью, искренность которой удостоверяется пережитыми мною страданиями, — я заслуживаю, чтобы мне верили, когда утверждаю, что существует целый ряд предумышленных низостей, на которые эта женщина совершенно не способна уже потому, что она есть она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66