Но она горячо запротестовала. Я повиновался.
Было пять часов, когда я пришел в гостиную, переполненную народом. Тяжкая духота предвещала близкую грозу. В окна струился аромат садов и смешивался с духами дам.
Лишь только я вошел, меня окружила толпа моих постоянных партнерш по танцам. Меня буквально вырвали из их рук, чтобы представить трем молодым женщинам, пившим чай в самом темном уголке гостиной. Я почти не расслышал их имен, поклонился и, пробыв с ними для приличия минут пять, сумел потихоньку улизнуть к моим славным барышням. Не рассчитывая увидеть меня так скоро, они уже принялись болтать о разных пустяках. С большим удовольствием я вслушивался в их щебетанье, вставляя слово только тогда, когда ко мне обращались с вопросом.
— Какое у тебя красивое платье, Вера!
— Этот фасон, милочка, дала мне Клио. Это модель от «Мадлен и Мадлен».
— От «Мадлен и Мадлен»! Как ты счастлива!
— Ну, не так, как Клио: она уезжает в Париж.
— Да, правда. Она выходит замуж за банкира. Они будут жить в квартале Этуаль. Улица Шальгрен, если не ошибаюсь.
— Вы знаете улицу Шальгрен, капитан?
— О да. Это маленькая улица, которую я очень люблю. Она выходит на авеню де-Буа.
— На авеню де-Буа, боже мой! Вероятно, Бейрут вам кажется очень жалким, капитан?
— Что вы, мадам! Бейрут мне очень нравится. А женщины в нем так красивы…
— Вы это говорите только для того, чтобы доставить нам удовольствие.
— Клянусь…
— Боже мой! Вера! Гром! Я боюсь!
— Какая ты глупенькая, Элен! Капитан будет смеяться над нами.
— Ты думаешь?.. А вот молния! Через десять минут, пари держу, разразится настоящий ливень.
— Ты боишься за свое платье?
Я ловко улизнул от этих встревоженных пташек и вышел из гостиной. Я тоже опасался, — не за платье, но за свой мундир. Их всех — Элен, Веру и других — спокойно ждали у подъезда автомобили. Я же отпустил привезший меня экипаж
и не имел ни малейшего желания очутиться во время грозы на улице.
Едва я успел спуститься вниз по лестнице, как глухо загрохотал гром. Потоки воды хлынули с неба, внезапно ставшего черным, как сажа. Кучера и шоферы кинулись искать убежища, — некоторые в подъезд, другие, менее вышколенные, в свои экипажи.
— Вот удовольствие! — пробормотал я свирепо, отступив назад на крыльцо, чтобы не смешиваться с этой толпой.
Шквал бушевал уже добрых десять минут, но на небе не появлялось ни единого просвета, предвещавшего его конец. Несколько автомобилей остановилось посреди улицы. Их седоки опрометью выскочили прямо в лужу и кинулись, отфыркиваясь, на крыльцо.
«Надо и мне подняться наверх, — подумал я. — Я представляю собой довольно глупую фигуру среди этой прислуги».
Отчаявшись, я уже решил привести свою мысль в исполнение, когда услышал приближающиеся сверху шаги. По лестнице сходила вниз какая-то молодая женщина. Я посторонился, уступая ей дорогу.
— Элиас! — позвала она.
Подошел один из шоферов. Хозяйка его начала говорить с ним, как мне показалось, по-русски. Он вышел под дождь, сел в один из лимузинов и начал поворачивать к подъезду.
Молодая женщина, выйдя на порог, подняла воротник своего черного шелкового манто.
Она стояла впереди меня, и это длинное широкое манто вызвало вдруг во мне какое-то смутное воспоминание. Мне показалось, будто я узнаю одну из тех трех дам, которым я только что был представлен.
Автомобиль подъехал к крыльцу. Шофер распахнул дверцу. Молодой женщине оставалось пройти до него один только метр. Она приподняла платье и приготовилась прыгнуть через поток дождевой воды, бурливший вдоль тротуара. Я следил за каждым ее движением с напряженным вниманием. Раздражение мое проходило… И я едва успел принять равнодушный вид, когда она внезапно обернулась:
— Капитан?
— Да, мадам…
— Вероятно, среди этих экипажей вашего нет?
— Я его уже отослал.
— Кажется, гроза кончится еще не скоро. Хотите, я довезу вас?
Она говорила на чистейшем французском языке, но в произношении ее слышался четкий иностранный акцент.
— О, мадам! Я, право, боюсь затруднить вас.
— Полноте, какие пустяки! Куда вы едете?
— К полковнику Оливье.
— К полковнику Оливье? Он живет на авеню дэ-Франсе, в двух шагах от Военного собрания. Нам как раз по дороге. Садитесь же! Постойте, дайте мне руку, я не могу перейти эту противную лужу.
Она оперлась ручкой на мою руку. Я едва успел почувствовать почти неощутимую тяжесть ее тела.
Теперь она отдавала короткие приказания шоферу.
— Вот! — сказала она. — Теперь едем.
Все это произошло так быстро, что даже слегка ошеломило меня. Она это заметила и рассмеялась.
— У вас довольно несчастный вид.
Я пробормотал что-то неопределенное.
— Хотите, я вам скажу почему? Вы боитесь, чтобы я не спросила, как меня зовут: ведь вы не помните!
Автомобиль мчал нас полным ходом. Дождь, хлеставший по стеклам, превращал его в какую-то полутемную серую клетку. Невозможно было даже различить лица моей благодетельницы, скрытого густой вуалью.
— Можно подумать, что мы в Париже в ноябре месяце, — сказала она.
И так как я по-прежнему молчал, рассмеялась еще громче.
— Поверьте, мадам, — осмелел я наконец, — я сам сознаю, насколько я смешон.
— Что вы, что вы! — воскликнула она. — Никогда не надо впадать в трагический тон.
— Не будете ли вы так добры напомнить мне ваше имя? Уверяю вас, я его не расслышал, когда нас знакомили.
— Постарайтесь узнать его не от меня. Видите ли, я творю добро бескорыстно. Сказать вам сейчас свое имя — значит приказать вам отдать мне визит вежливости. Я не гонюсь за этими церемониями…
— Я непременно буду у вас, если только вы разрешите.
— Ах, — воскликнула она, — вот вы и приехали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66