Но что значат все эти мелочи для человека, сердце которого переполнено радостью, подобно моей!
Здания депо расположены приблизительно в двух километрах от города, по дороге в Дамаск, немного не доезжая виллы верховного комиссара. На трамвае, который останавливается как раз в этом месте, можно доехать в четверть часа до самого Бейрута. Я не сел на трамвай и опять позволил себе роскошь проехаться в коляске. В то утро я уже начал тратить двухмесячное жалованье, которое не трогал в течение своего пребывания в госпитале. Редко мне случалось чувствовать себя таким богачом. Тем не менее дорогой я, для очистки совести, сделал маленький подсчет. Поездка из депо в город стоила двадцать пять пиастров, то есть пять франков. Значит, если каждый раз для этой поездки нанимать экипаж, то это будет мне стоить двадцать франков в день. Двадцать франков! Семь тысяч триста франков в год — треть моего жалованья. Об этом нечего было и думать. На секунду я вспомнил о Гобсоне, у которого был собственный автомобиль. Но, клянусь, ни капли горечи не примешивалось к этому простому констатированию факта. Я с легким сердцем следовал великому принципу французских офицеров за границей, который заключается в том, чтобы жить лучше, чем живут их иноплеменные соперники, располагающие в два или три раза большими средствами.
Шел седьмой час. Начинало смеркаться. Я сел на террасе неизбежного Курзала в уголке, где меня скоро отыскал Рош. С ним был лейтенант спаи Блари, с которым он меня и познакомил.
— Ты виделся в Вальтером? — спросил я его.
— Да.
— Обедаем сегодня вместе?
— Да.
— Он не очень сердился за вчерашнее?
— Он был очень недоволен, особенно когда узнал, ради кого ты им пожертвовал.
— Это ты сказал ему?
— Нет, не я.
— Кто же в таком случае?
— Уверяю тебя, не я. Ты не знаешь Бейрута. Здесь все становится известным через четверть часа.
— Забавно! Но в конце концов Вальтер придет, а это главное.
Я счел своим долгом разузнать у своих приятелей имена молодых женщин, болтавших на террасе в обществе нарядных офицеров, англосаксонцев, в рубашках с вырезом; прислоненные к ножкам столика теннисные ракетки стояли неподалеку от их владельцев.
— Вот жена испанского консула. А это дочь президента Сирийской конфедерации. Там жена ректора американского университета. Вот мадам Приэр, жена начальника Главного штаба, со своими двумя дочерьми. Вот жена персидского консула, красивейшая женщина Бейрута, с графиней Орловой.
— А эти? — спросил я, указав на двух молодых женщин, одетых одинаково, в розовый батист; они смеялись как безумные, посасывая свой шербет.
— Это, дорогой мой, две подружки, две птички Гобсона. Разве этот скрытник тебя еще не познакомил с ними? Благосклонность первой он разделяет с таможенным начальником великого Ливана и закрывает глаза на увлечение другой великолепным епископом Дамаска. О, знаешь, здесь скучает только тот, кто хочет скучать. Смотри, вот и твой англичанин!
Гобсон пробирался между столиками. Он направлялся к молодым женщинам в розовом. Они, все еще смеясь, протянули ему ручки, которые он расцеловал. И почти в тот же миг обернулся в мою сторону, как будто они указали ему на меня. Бросив их, он направился к моему столу. Я представил его своим товарищам. Они обменялись довольно сухими приветствиями.
— Вы обедаете со мной?
— Не каждый же вечер, — заметил я с улыбкой.
— Да, да. Я в обществе двух дам, и они желают с вами познакомиться.
— Уверяю вас, это невозможно. Не сегодня. Я пригласил одного человека.
— Значит, завтра вечером?
— Но…
— Да, да, я так хочу. Приходите ко мне, я жду вас в восемь часов. Без опоздания! Я должен показать вам свою замечательную коллекцию кастетов.
— Хорошо, — сказал я, не желая затягивать беседы, которая велась стоя.
— Ну что ж, — заметил Рош слегка обиженным тоном, когда тот расстался с нами, — можно сказать, что его так и тянет к тебе. Может быть, ему хочется уступить тебе подругу епископа.
— Чем говорить глупости, ты бы лучше рассказал мне про всех этих красавиц. Вот эта, — кто она такая, эта, в забавной шапочке из черного бархата с венком из белых маргариток?
— Ее шляпа, — возразил Блари, — та самая, которая описана в «Леви и Ирен». Она ею очень гордится. Это мадам Назри, маронитка.
— А эта блондинка, которая обмахивается программой?
— Это — мадам Элиас, гречанка, жена самого крупного банкира в Бейруте.
— Она очаровательна.
— Недурна.
— А эта в белом? В шляпе а-ля пастушка из рисовой соломы?
— Это — номер! Иоланда. Она танцевала в Табари месяца два тому назад; теперь ее содержит Стильсон, представитель «Стандарт Ойл». Очень шикарная девица.
— Говорят, — вставил Блари, — что папаша Камюзо, председатель Военного суда, влюбился в нее и сделал ей предложение.
— Можно себе представить, как она радуется! — сказал Рош.
— Жалованье командира батальона! Стильсон дает ей ежемесячно больше, чем получает генерал де Лямот.
— Правда, — заметил Блари, — с нашими небольшими окладами нам приходится околачиваться только возле светских дам.
— А вот эта брюнетка? С такой матовой кожей, рядом с тем толстым артиллерийским капитаном?
— Это жена одного из наших товарищей.
— С нею ее муж?
— Муж? Вот скажешь!
Рош нагнулся и зашептал мне на ухо.
— Одним словом, — сказал он, — я кончу тем, с чего и начал: здесь скучает лишь тот, кто этого хочет.
— Да, — добавил Блари, — это один из тех гарнизонов, где я предпочитаю быть холостым, а не женатым.
— Почему? — спросил я, взглянув на него.
— Почему?
Он засмеялся и принялся напевать песенку, весьма нелестную для супружеской чести кое-кого из железнодорожных чинов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66