Полдня без боли в обществе приведений... Эх, выпить бы сейчас... Хмельному все легко... Как мы с Юркой Плотниковым, в доску пьяные, в новогодний вечер просили милостыню в переходе на “Чеховской”! “Подайте кандидатам наук на пропитание! Подайте!” Охрипли начисто... Набрали пакет сушек, газету “Правда” и мелочи на пару банок пива... А люди – гады! Вернее, на три четверти гады... Именно столько в шапке было только что отмененной советской мелочи...”
Сверху вновь раздался гром железа. Это мои бывшие коллеги придавливали автомобильную дверь каменными глыбами. “Зачем они закрывают? – удивился я. – Егорович боится, что вылезу?
Вот редиска... Не пожалел, не убил...
...И скоро из окружающего воздуха воплотится то, что соединяет землю и небо – появится Смерть. Ты поймешь, что жизнь прошла, и наступило утро небытия И уже не твое солнце движется к закату...”
4. Камни на голову. – Похоже, выберусь. – Черное небо, распятое звездами. – Ползком.
Я решительно настроился умереть с последней фразой молитвы (которая почему-то оборачивалась заклинанием) и потому решил, что она должна быть эффектной, мрачно-торжественной и непременно с блестками надежды на прекрасную потустороннюю жизнь.
Но, когда я тщательно обдумывал заключительное придаточное предложение, сверху упал камешек. Кажется, он попал в онемевшую руку. Затем послышался невнятный шум.
“В голове шумит или наверху? – подумал я, оставаясь безразличным. – Похоже, наверху... Не дадут умереть спокойно... Или просто Фархад, вынув пару булыжников для Удавкинской коллекции, нарушил устойчивость камней, выбранных мою из норы?”
Шум разом перерос в грохот. Я в страхе напрягся, тут же время неожиданно растянулось, и в скальном массиве я внятно услышал глухие стуки камней, вприпрыжку скачущих на мою голову...
Надеясь защититься от обвала, я инстинктивно отогнул в стороны кисти рук. Первый камень упал мне прямо в ладони. На него упали другие... Стало нестерпимо больно – острые грани моего скального панциря взрезали засохшие было раны. И я снова провалился в блаженное беспамятство...
Придя в себя, я осознал – что-то изменилось. И, в самом деле, падение камней на мою голову не прошло бесследно. Они вогнали меня в мою нору на несколько сантиметров глубже, и теперь я мог болтать ногами в нижней камере совсем свободно. И вспомнил, как иногда, за отсутствием штопора, открывают винные бутылки. Вилкой. Которая лишь наполовину пропихивает пробку. И застревает. Но можно уже доделать работу мизинцем.
И я, не торопясь, обхватил камень ладонями. Затем набрал в легкие воздуха, поднатужился и, к своему удивлению, протиснулся вниз на несколько сантиметров – на пол-ладони! Теснота каменной оболочки уменьшилась настолько, что я мог извиваться, извиваться почти как ребенок, стремящийся покинуть чрево матери. И через некоторое время, сдирая с себя кожу, я упал вниз и приземлился на каменистой почве нижней камеры.
Промежуточная цель была достигнута! От радости я не ощущал боли. Еще бы: я мог двигаться! “Теперь, – подумал я, с удовольствием пошевеливая руками и ногами, – надо полежать, придти в себя, дать крови запечься, и до наступления последней стадии изнеможения постараться завершить свой подземный путь...”
Отчетливый ток теплого воздуха вызывал приятные мысли о свободе. Охваченный ими, я поднялся на ноги и тщательно изучил на ощупь стены, своды и почву камеры.
Мое нынешнее вместилище оказалось низкой, короткой галереей со стрельчатым сводом и очень неровным каменисто-земляным полом. Чуть в стороне от места приземления, у ближнего от меня замыкания галереи, зиял провал глубиной во многие метры (брошенный камешек падал более четырех секунд). Дальнее замыкание было намного уже ближнего и именно отсюда, снизу, сквозь каменные навалы, струился слабый поток теплого воздуха...
“Если мне не удастся выбраться, – подумал я, распластавшись на спине после утомительного исследования, – то последние свои часы я смогу провести, воображая себя лежащим под опрокинутой рыбачьей лодкой... Отдыхающим от жары и яркого света...”
Я расслабился, представив себя прогуливающимся по берегу теплого, ласкового моря. Однако лишь я вообразил опрокинутую лодку и черноту под ней, меня пронзила мерзкая мысль: “А вдруг все повторится? Нет, я не могу больше рыть землю, не могу заставить себя лезть в разные дыры... Вылезу, а у выхода меня встретит мерзкая рожа Удавкина... Лучше лежать здесь, на просторе и дожидаться смерти. Это прекрасно иметь возможность повернуться, раскинуть руки, согнуть, как хочется ноги...”
И я представил себя маленьким бездумным существом, полупришибленной букашкой с непроизвольно движущимися конечностями. И неожиданно, сами по себе, мои конечности-руки задвигались и стали что-то брать впереди и перемещать назад.
Яма углублялась, пока один из очередных каменей, самый крупный, не добил меня. Я никак не мог с ним совладать – он застревал между мною и стенкой вырытой ямы, выпадал из рук, опять застревал, не хотел лечь на борт.
Я горько заплакал. Слезы бессилия и отчаяния смешивались с кровью и грязью – в подступившей истерике я бился головой о камни, потом упал, нет, обмяк в яму головою вниз и потерял сознание...
Придя в себя, я не сразу уяснил, где нахожусь. Поводив руками по сторонам, понял, что лежу в наклонной яме глубиной около метра с небольшим и шириной сантиметров семьдесят. Яма с наклоном уходила вниз, под обрез рудной жилы... С боков я был присыпан камнями... И я видел свет, жиденький, сумрачный.
“Это глюки” – усмехнулся я и заморгал глазами.
Свет не исчезал. Он струился сквозь неплотно прилегающие друг к другу камни и впервые за несколько дней я мог что-то видеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119