Еще через день я сидел со однокурсником и другом Сергеем Кивелиди в пивной на бывшей улице Красных партизан. Пиво было сносное, так как перед тем мы пропустили по паре стаканов неплохого таджикского портвейна. Несколько лет назад Сергей расстался с женой Любой и с тех пор ее не видел.
– Я знаю, ты встречался с ней в Москве, да? – опустив глаза, спросил он.
– Да, она приезжала из Саратова... Сначала с Сашкой, а на следующий год – с Люськой. Сашка – злой, мне кажется, убил бы тебя, по крайней мере, он без сомнения не раз разыгрывал в своем воображении сцену твоего убийства. “Мам, ты погоди. Я кончу институт, стану прокурором, и у нас все будет...” Люська – та вообще закатила истерику, когда я сказал, что девочка должна любить всякого отца. “Он – негодяй, сволочь, я не хочу слышать о нем”. Заплакала, убежала. Люба – перебродила, вся черная – все лето торговала куриными ногами на улицах Саратова...
– Хватит, Черный, душу травить...
– Ну, ладно, завяжем с этим. Чем теперь занимаешься?
– Всем, – коротко ответил он, с прищуром взглянув мне прямо в глаза. – Всем. От и до.
– Ты меня пугаешь... Представляю род твоих занятий. Надеюсь, заказов не принимаешь?
– Принимал бы, куда денешься? Но заказчиков нет. Вернее, хороших заказчиков. Слушай, хватит об этом. Расскажи лучше о себе.
– Что рассказывать? Последний раз мы виделись... в 93-м? Да, в 93-м. На следующий год женился на своей сослуживице Верочке. Переехал к ней с зубной щеткой и категорическим императивом. А кому это может понравиться? Скоро Полька родилась, доченька моя любимая. И Вера с родителями своими начала убеждать меня бросить науку и начать ковать бабки, ну, хотя бы охранником на рынке... Я пытался им что-то говорить. Мол, если оторвусь от привычной работы, то возможны варианты, в том числе и неприятные.
Так и случилось. Я ушел из института и постепенно стал никем, и ничего кроме нее и Польки у меня не стало, а она, наоборот, нашла хорошую работу с хорошими бабками. Исполнительным директором известной бизнес-школы стала. Потом в политику ударилась, партию даже какую-то фармацевтическую учреждала. Зауважала себя очень... Перестали вместе ходить на люди, потом стали оба задерживаться на работе, потом мне собрали мой чемодан и оторвали от моей груди плачущую дочь, потом попал в Иран... Ахилл не может бегом догнать черепаху. А я – скорый поезд к безоблачному счастью... С мягкими подушками и горячим чаем с ложкой коньяка... Потому как иду пешком и в обратном направлении, – заключил я и улыбнулся, вспомнив, как очутился в Душанбе. Ну а ты как поживаешь?
Кивелиди нехотя рассказал о трех последних годах жизни.
Он был мастером спорта по сабле и в ней – четвертым в Союзе. Объездил его вдоль и поперек. На факультете вел себя независимо и с достоинством и всегда был одним из лучших моих друзей. Я уважал его за настырность, за то, что он никогда не претендовал на первенство в наших отношениях, за значок “Мастер спорта”, и за то, что с малых лет мыл дома полы и мог запросто дать любому обидчику в рожу. Мать его, грузная, в сто с лишним килограммов, женщина в свое время была заведующим детским садом, отец – крутым зеком, в отсидках наизусть выучившем “Капитал” Маркса. Последнего (не Маркса, а Серегиного родителя) я никогда не видел, да и Сережка, скорее всего, тоже.
Из-за отца Сергей не смог вступить в партию, и ему были закрыты все пути в сытое общество. Когда он понял это окончательно (начальником поисковой партии назначили не его, а коллегу, никчемного геолога, но коммуниста), все бросил и пошел на стройку мастером.
Получив квартиру в построенном им доме, Сергей занялся разведением на продажу тюльпанов, потом еще чем-то, еще чем-то и всегда без “волосатой лапы” и поэтому сидит сейчас передо мной в этой дыре, и “пусты кошельки упадают с руки”. Но я хоть смылся вовремя, а он, связанный по рукам и ногам диабетом матери (да и ехать некуда и не на что), вынужден был не только оставаться в этой разоренной, растерзанной войной республике, но и принимать участие в чуждой ему гражданской войне одних таджиков с другими: несколько месяцев Сергею пришлось служить в правительственной армии – призвали ночью, одели наспех в маскировочную форму, дали оружие и забросили с двумя дюжинами кишлачных пацанов в мятежный район в памирских предгорьях... И забыли. Без продуктов, без палаток, без какого-либо плана действий, они сидели на подножном корму 34 дня...
– Нас всех надули, – сжав кулаки, говорил мне Сергей в заключение рассказа. – Воспитали строителями коммунизма, а сами тихо, тихо построили общество, где пели одно, а делали другое. Потом они построили еще одно общество, где Родина нужна лишь для продажи, и где, чтобы не испытывать постыдных последствий честного труда, надо обманывать и воровать! А открытые и разведанные нами, геологами, богатейшие месторождения и построенные на них гигантские горно-обогатительные комбинаты и нефтегазодобывающие комплексы? Все они непонятно как стали собственностью бывших пассажиров черных “Волг”! А мы, – продолжал Сергей, распаляясь, – те, которых с музыкой и почестями посылали на целину, магистрали, плотины, в тундру, тайгу и пустыню, стали никому не нужны. А сколько нас осталось теперь без крова, без копейки, без родины? Наших родителей вынуждали ехать на национальные окраины руководящие органы или голод. Моя, вот, матушка в тридцатых годах получила в родном Донецке повестку, в которой ей предписывалось через двадцать суток приступить к обязанностям секретаря-машинистки в милиции г. Курган-Тюбе Таджикской ССР...
– А мой дед и бабушка смылись в Среднюю Азию от сталинских репрессий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119