До сих пор помню ее открытое лицо, лучащиеся голубые глаза, тонкие, чувственные губы... Я хотел ее видеть всегда, всегда хотел быть рядом. Млел перед ней, руки не мог протянуть, не то, что прикоснуться... Мне до сих пор кажется, что сложись у нас тогда отношения “короче дорога бы мне легла”. Мы стали встречаться, но однажды Наташа сказала мне, медленно и четко выговаривая слова, что у нее есть парень, и она его любит. Лишь многие годы спустя я узнал, что Тома жестоко избила свою соперницу и вынудила порвать со мной.
На второй практике ко мне начал придираться Роберт Калганов с первого курса. Он часто был безмолвным третьим в Тамариной палатке, куда я частенько заходил просто позубоскалить. Ему, крепкому парню, боксеру-перворазряднику, мои экспромты и комплименты почему-то не нравилось и потом он, сжимая кулаки, привязывался: “Выйдем, да выйдем”.
Кончилось все поздней осенью. Ночью меня запинали ногами до полусмерти у дверей собственного дома. Человек семь. Когда я уже на звук и свет не реагировал, двое взяли меня под руки, а третий с размаху начал бить в пах... Бить и приговаривать: “Это тебе от Тамары... А это – от Роберта!” А Роберт с Тамарой, как мне потом сказали, стояли в обнимку в жасминовых кустах неподалеку, стояли и любовались моим избиением... Можно было бы сказать, что любовь превратилась в ненависть, но это чушь. Просто девушкам хочется замуж. На клеточном уровне. И еще они говорят своим парням (точнее, говорили – сейчас другие времена), что потеряли невинность в результате коварных действий того-то и того-то.
– Ты бы, наверное, хотел, чтобы тот парень в омуте был Калгановым? – ухмыляясь, пресек мои воспоминания Сергей.
– Чепуха, я наоборот, жалел его. Ты помнишь, когда я выяснил, что моя первая возлюбленная Ксения не девственница, я переживал очень. Но этот парень, осквернивший мою первую любовь, не был персонифицирован. А Калганов был уверен, что именно я лишил его жену целомудрия. Ты можешь его понять. А Томку жалко... С ней я понял, что такое женщина. Мужчиной, можно сказать, стал.
– Кончай треп, спать давай, первый час уже, – зло проскрипел Юрка, которому всю жизнь доставались всласть погулявшие женщины. – Понял, не понял... Какая теперь разница? Завтра ты поймешь... что такое осиновый кол в твоей заднице...
– Ничего завтра не будет, успокойся. Ни в моей, ни в твоей заднице.
– Хотел бы я в это верить... – усмехнулся Сергей. – А почему ты так считаешь? Цыганка нагадала?
– Опыт, дорогой! Смерть вокруг меня не ходит.
– Ну-ну...
– Нет, серьезно. Я понял это, как в геологии начал работать. Только в 75-ом со мной были три случая, один за другим... Потому и запомнились, наверное.
Прикиньте сами, в том году, в конце мая, я впервые в жизни пришел документировать забой, на пятой штольне это было. С горным мастером пришел, как и полагается по технике безопасности. Он ломиком основательно прошелся по кровле и стенкам, заколы снял, и разрешил работать. И ушел пить чай в дизельную. А я остался гордый сам собой: как же, не какую-то там канаву или керн документирую, а штольню, тяжелую горную выработку, да еще по рудному телу идущую! И вот, в обстановке необычайного душевного подъема я забой зарисовал и за развертку штрека принялся. И тут мне компас понадобился, элементы залегания разломчика одного замерить. Похлопал по карманам, посмотрел в полевой сумке – нет нигде. Оглянулся вокруг и в ярком луче фонаря увидел компас у забоя. Забыл, оказывается, его на камешке, когда там азимуты мерил. И только я шаг ступил в сторону забоя, как с кровли чемодан упал килограмм в триста, и аккурат на то самое место, где я только что стоял! Упал и только самым своим краешком карман моей штормовки зацепил и оторвал... Я только и услышал звук рвущейся ткани и “шмяк!”.
А неделей позже рассечку переопробовал на второй штольне. Часа три ковырялся, потом поболтал немного с буровиками, они в камере напротив бурили, и на обед пошел. Кто-то из проходчиков улара здоровенного застрелил, и повариха обещала его в суп вместо тушенки, всем надоевшей, положить. И вот, когда я крылышко улара обгладывал (самый краешек, ведь птицу на двадцать человек делили) приходят буровики и говорят:
– Счастливый ты! Как только звуки твоих шагов затихли (резинки по рудничной грязи громко чавкают), рассечка твоя села. Обрушилась начисто!
Но, по сравнению с третьим случаем, все это чепуха. Клянусь, до сих пор поверить не могу... В общем, через неделю после обрушения рассечки спускался я с мелкашкой с Тагобикуля. Шел по небольшому водораздельчику и сурков высматривал. Увидел одного и с ходу вдарил ему в бок. Он закрутился у самого обрыва, а я, дурак, с мыслью одной: “Свалится, гад, тащись потом за ним!” к нему бросился. И, когда он уже в обрыв летел, попытался его схватить. И полетел за ним вниз головой и руками вперед. Все! Никаких вариантов! Представляете – вниз головой в двадцатиметровый обрыв. И без всяких деревьев и кустов, которые в фильмах приключенческих спасают... Но чудо: через три, ну, вру, два с половиной метра свободного полета я ударился обеими руками о небольшой карнизик, они, руки (клянусь, не я!) сами по себе оттолкнулись и я, сделав в падении сальто в воздухе, крепко стал на ноги в двух метрах ниже на следующем карнизе! Карнизе шириной всего пятнадцать сантиметров! Это невероятно, тем более за всю свою жизнь я не сделал ни одного сознательного сальто! Я до сих пор не могу в это поверить!
– Завтра поверишь, – презрительно выдавил из себя Житник. – И бессмертность свою проверишь. Треплешься, почем зря, вместо того, чтобы о боге подумать.
– Зачем проверять? – расхохотался Кивелиди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119