Покончив с едой, она просто кивнула.– Не хотите ли пунша? Он со специями. Я налила его из кувшина для мужчин. Вы же любите хорошее виски.Ах так! Девчонка наконец вспомнила, что она – шотландка! Но старуха опять промолчала, а служанка тем временем поставила поднос на столик возле окна и подала ей чашу.Сейчас она будет расстилать ей постель, словно Нэн сама не знает, где ей спать. Взобьет подушки, разгладит одеяло и вообще будет раздражать ее изо всех сил.Нэн не обращала на дурочку внимания, а смотрела в ночь сквозь свое отражение на стекле. Окно запотевало, верный знак того, что воздух остывает.Ветер нес не только зиму. Он нес в Балфурин перемены. Как там в стихах? Нэн никак не могла вспомнить, и это напугало ее до смерти. Она же обещала! Но тут слова всплыли в памяти, Нэн расслабилась и откинулась на спинку стула. Она не хотела вспоминать все стихотворение. В последнее время оно очень уж легко приходит ей в голову. Может быть, это дурной знак?Кому нужны сокровища? Пока у тела есть пища, тепло, крыша над головой и чья-то любовь – пусть даже мимолетная, – больше ему ничего не нужно, чтобы жить счастливо.Просить большего – глупость, но ведь мир населен глупцами. Глава 3 Диксон сидел на кровати и наблюдал, как Мэтью разбирает багаж.– Хочешь, я тебе помогу? – спросил он.Мэтью всем своим видом показал, что предложение его оскорбило.– Господин, вы полагаете, что я сделаю неправильно?– Мэтью, ты же не слуга.В ответ тот покачал головой и улыбнулся. Но, помолчав, снова заговорил:– Человек родится тем, чем он должен быть. Беда начинается, когда он пытается стать большим, чем есть.– Или меньшим, – добавил Диксон. – Благодарю тебя, я прекрасно знаю, что есть разные слои общества. Я – кузен графа и знаком со всем, что сопровождает его титул и положение.– Я думаю, господин, что у графского титула не так много преимуществ. Этот замок меньше, чем ваш дом в Пинанге.Диксон кивнул. Он потратил три года на строительство дома на холмах – прекрасного, окруженного пышными садами сооружения с великолепным видом на долину. Люди тогда считали, что это подарок невесте, но на самом деле дом был безмолвной демонстрацией обретенного им могущества и богатства.– Думаю, господин, вы намного богаче графа. У вас пятьдесят слуг и множество наложниц.– Не наложниц, – возразил Диксон, и улыбка его померкла. – Неужели женщины в моем доме считают, что их наняли для этой цели?– Каждый день приходят две-три женщины и просят работу в вашем доме, господин. Стоит вам пожелать, и весь остров будет у ваших ног. Они знают, как вы одиноки.– Всего год, Мэтью.– Господин, сердцу неведомо время.Когда-нибудь ему придется рассказать Мэтью правду.Тогда, возможно, он перестанет делать из Диксона трагическую фигуру – скорбящий муж, горюющий о наступлении каждого нового дня.Чувство вины смыкало его уста.– Тем не менее, – сказал Мэтью и сделал жест, словно отмахиваясь от всего сказанного, – множество женщин ждут вашего возвращения. Они будут массировать ваше тело ароматным маслом, пить с вами чай, говорить, о чем пожелаете. А когда придет ночь, подарит покой иного сорта. Зачем вам думать о европейской женщине?Диксон приподнял бровь:– И о какой же европейской женщине я, по-твоему, думаю?Мэтью покачал головой и снова полез в сундук.– Интересно, почему ты отмалчиваешься, когда я желаю с тобой беседовать, и без умолку трещишь, если мне нужен покой?– Простите, что вызвал ваше неудовольствие, господин, – проговорил Мэтью, но его тон оставался безмятежным и легковесным.– Ты хочешь, чтобы я уложил в постель женщину, Мэтью?Мэтью поднял голову и посмотрел прямо в лицо Диксону.– Нет, господин. Я никого не хочу вам предлагать. Но женщины Пинанга настроены на вас так, как никогда не будет настроена европейская женщина. Она ничего не знает о прошедших десяти годах. Ничего не знает о вашей потере.Последнюю фразу Диксон пропустил мимо ушей.– Похоже, ты считаешь, что я пылаю вожделением к жене своего кузена. Почему бы это?– Я видел, как вы на нее смотрели, господин. Как будто она была блюдом, а вы – умирающим от голода.– Ты все придумал, Мэтью. Я просто оценивал ее внешность, ничего больше.Мэтью с сомнением посмотрел на Диксона, но промолчал.– Я сам выберу себе женщину. И дело не в том, из Европы она или с Востока.Диксон бросил взгляд на своего спутника и обнаружил, что Мэтью вновь повернулся к сундуку и целиком ушел в работу.И так всегда. Спор никогда не длится больше минуты, а чаще – одно мгновение – и все. Мэтью просто замолкает, словно понимая, что слишком близко подошел к границе дозволенного, исчерпал предоставленную ему свободу в отношениях с хозяином.Бывали случаи, когда Диксон сам искал ссоры, хотел спора, жаркой дискуссии, но Мэтью никогда не давал ему этой возможности. Просто высказывал свое мнение и тут же отступал, вроде обиженной собаки, которая лает, лает, а потом пугается и убегает.– Тебе не понравился Балфурин, так ведь?Мэтью выпрямился, и Диксону показалось, что он вовсе не станет отвечать. Или честность его подверглась уж слишком большим испытаниям?– Если вы позволите, господин, я буду говорить прямо.– Ты всегда имел такую возможность, Мэтью. И тебе незачем просить у меня разрешения. – Диксону постоянно приходилось повторять эту маленькую речь.– В этом доме есть что-то темное, хозяин. – Мэтью помедлил, словно подбирая нужное слово. – Не то чтобы порочное, но зловещее. Нечто, существующее во тьме и питающееся болью. Оно ждало вас и сейчас счастливо.– Графиня Марн? Мне она не показалась порождением тьмы.Похоже, Мэтью обиделся на эту шутку. Он отвернулся и опять склонился над сундуком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87