Вытершись насухо, Линн причесалась, скорчила гримасу, когда увидела в запотевшем зеркале копну мокрых кудряшек. За последнюю неделю лицо ее обрело неожиданную чувственность, а вот волосы по-прежнему напоминали смешной персонаж из мультфильма. Сокрушенно пожав плечами, она закуталась в махровый купальный халат, туго запахнувшись и накрепко подпоясав талию поясом.
Однако тело не удалось обмануть этим псевдоскромным жестом. Груди упирались в грубую ткань и сладко ныли, а кожа горела от постоянного внутреннего огня. Тугой пояс и скромно запахнутый высоко у горла халат могли обмануть только стороннего наблюдателя. Сама Линн справлялась с разбушевавшейся чувственностью из последних сил.
– Ванная твоя, – заявила она с фальшивой жизнерадостностью, как только открыла дверь.
Собственная улыбка напомнила ей рекламу зубной пасты.
Линн прошла через комнату, не глядя в сторону Адама, и достала из ящика комода самую просторную футболку и шорты. Больше предложить Адаму было нечего.
– Возьми, – сказала она. – Тебе не стоит снова влезать в мокрую одежду. Вот только боюсь, что другого у меня ничего не найдется.
– Ничего. Наверное, я в это влезу.
– Будем надеяться. – Способность весело улыбаться наконец-то оставила ее. Она могла лишь надеяться, что выглядит не настолько напряженно, как ощущает себя внутри.
– Вино открыто, – сказал Адам. – Я возьму с собой стакан в ванную, если ты не возражаешь.
– Прекрасно. Когда ты выйдешь, ужин будет готов.
Едва за ним закрылась дверь, она направилась на кухню, чувствуя себя будто зомби. Оперевшись о стол, Линн некоторое время стояла, прижавшись лбом к дверце полки, с благодарностью чувствуя разгоряченной кожей ее прохладу. И как только ей могло показаться, что она влюблена в Дамиона Таннера? Как могла она перепутать легкое увлечение и жгучую боль истинной страсти? С трудом подняв голову, Линн поглядела незрячими глазами на приколотый к стене календарь. И с удивлением подумала, как это ей удалось дожить до зрелого возраста, ни разу не узнав, что любовь– настолько сильное чувство, что способна разорвать тебя на кусочки, заставить испытать настоящую физическую боль.
Открыв холодильник, она извлекла пять яиц, взбила их хорошенько с солью, перцем, петрушкой и небольшим количеством сливок. По крайней мере часть того, что она говорила Адаму сегодня вечером, оправдается. За последний год она стала намного лучше готовить. Она нарезала четыре куска ветчины на аккуратные квадратики и положила кусок масла в низкую кастрюлю с длинной ручкой, но решила не включать плиту, пока Адам не выйдет из ванной. Омлет, как она теперь знала, нельзя долго держать готовым, чтобы он не опал.
До краев налив себе вина в бокал, она стала потягивать его с большим удовольствием, чем обычно. Прикончив первый, налила еще. Прежде ей было непонятно, почему иные восприимчивые души пытаются утопить свои горести в вине, но теперь наконец-то стала понимать привлекательность этого. К концу второго бокала боль под ложечкой перешла в довольно сносную пульсацию физического желания. Может, третий бокал полностью снимет боль.
– Тебе помочь?
При звуках голоса Адама она резко повернулась, едва не потеряв равновесия. Его руки тут же подхватили ее, удержали от падения.
– Линн, ты не ушиблась? – спросил он. – Присядь на минутку, чтобы я мог посмотреть, все ли в порядке. Все-таки ты сильно подвернула ногу, когда мы шли сюда, и теперь это может сказаться.
– Нет, я уверена, что все в порядке. Лодыжка не распухла. Если бы я ее растянула, сейчас боль была бы сильнее, – отнекивалась Линн, боясь, что прикосновения Адама сметут последнюю преграду, сдерживающую ее чувства.
– Я все же проверю. Ничего страшного, это всего лишь несколько секунд. – Когда Адам заставил ее сесть на стул, она перестала сопротивляться. Его пальцы осторожно пробежались по мышцам голени, проверили стопу.
– Тебе больно? – спросил он.
Настоящая агония, хотелось ей ответить. Изощренная пытка. Линн слегка поерзала и уселась, подложив руки под себя. Теперь уж ей не грозит опасность погладить его по густым светлым волосам.
– Нет, совсем не больно, – ответила она. – Беспокоиться совершенно не о чем.
– А мне кажется, что лодыжка немного распухла. – Его руки пошевелили ступню, водя ее круговыми движениями. Линн закрыла глаза. – Это точно, что у тебя ничего не болит?
Она открыла глаза, но не могла вымолвить ни слова. Адам протянул руку и прикоснулся к ее щеке, и, прежде чем она смогла понять, что делает, повернула голову и поцеловала теплую кожу его ладони.
– Линн… – повторил он, но на этот раз его голос звучал более жестко.
Она не могла ему ответить. Если она скажет хотя бы слово или даже просто посмотрит на него, он тут же поймет все ее чувства, а Линн слишком робкая или, быть может, слишком гордая, чтобы показать ему всю их глубину. Она знала, что Адам любит ее как друг и не захочет видеть ее боль. И если он поймет, как отчаянно она его хочет, то может согласиться и лечь с ней в постель просто ради того, чтобы не обидеть ее. И эта любовь из жалости хуже всего на свете, даже хуже опасности вообще не познать физической близости с Адамом.
Она услышала, как он вновь произнес ее имя, и прошептала что-то в ответ, не слыша своих слов. Внезапно Линн поняла, что его сильные ладони уже оставили в покое лодыжку, они быстро движутся вверх по ногам, лихорадочно гладят ее тело, добрались до лица. Адам встал на ноги, приподнял ее, заставил посмотреть ему в глаза.
– Черт возьми, Линн, – пробормотал он. – Мне не следовало приезжать сегодня к тебе.
Она едва слышала, что он говорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51