Сразу после того, как говорит мне, что у его мамы подагра и мы не можем пожениться, поскольку она отказывается идти к алтарю с тростью.
— Я его не простила, Бренда. — Шелби заплатила по счету, прежде чем Бренда успела перехватить его, потом вышла на улицу в теплый июньский вечер следом за подругой. — Ты забыла о его неуклюжей попытке похищения? «Почти вовремя». Вот что сказал тот человек, когда Куинн бежал ко мне. Словно он опоздал на представление, которое устроил этот парень, представление с целью запугать меня, вынудить вернуться домой. Если только ты не думаешь, что этих людей наняли завсегдатаи, потому что я подслушала их разговор с угрозами в адрес мэра. И я даже не рассказала тебе про письмо. По-моему, Куинн устал сидеть здесь и хочет, чтобы я запаниковала и…
— Постой, Шелли. Письмо? Какое письмо?
В течение следующих пятнадцати минут Бренда выговаривала Шелби за то, что та не рассказала ей сразу о письме, о своих подозрениях насчет завсегдатаев и Куинна. Шелби извинилась шесть раз, и взволнованная Бренда успокоилась, но потом снова завелась, говоря, что просто ужасно, когда она что-то выведывает у Гарри, который, как правило, ничего не знает. Как он посмел знать больше, чем она?
Прежде чем Бренда раскипятилась так, что собралась позвонить и устроить разнос злополучному Гарри, Шелби остановилась, обняла подругу и поцеловала ее в щеку.
— Я тебя обожаю.
— Ну конечно, глупышка. — Бренда утерла внезапно скатившиеся слезы. — Да, я такая. Обожаемая. А ты теперь намерена встретиться с Куинном и сообщить, что головоломка сложена, что ты знаешь, кто он такой и зачем здесь? До или после того, как ты ему врежешь, если только ты уверена, что это Куинн стоит за письмом и похищением?
— Когда? Нет. Я не могу.
Они подошли к дому, и Бренда усадила Шелби рядом с собой на ступеньки. Полная луна бросала неверные тени вокруг них, борясь с уличным фонарем на углу.
— Нет? Ты шутишь? Хочешь просто уехать? Ничего не сказав? Вернуться в Филадельфию? Выйти за Паркера?
— Он лгал, — упрямо отрезала Шелби. — Поэтому чего ради мне что-то говорить?
— То есть, по-твоему, Куинну незачем знать, что ты лгала ему, говоря, что выросла здесь, в Восточном Вапанекене, и все остальное? Ах да, я понимаю. Он лгал, а ты честна, как Эйб Линкольн. Боже, Шелли, опомнись! Вы оба лгали друг другу, оба! Он знал это все время, а ты это вычислила.
— Но он знал с самого начала. Я — нет.
— А! О да! Теперь понимаю. Мы тут говорим о гордости, да? Скажи-ка мне, согреет ли тебя гордость холодными зимними ночами?
Шелби начала злиться.
— То, что ты позволяешь Гарри и его матери попирать твои чувства, вовсе не значит, что я должна позволить Куинну превратить меня в подстилку.
— А, так у меня нет гордости? — начала Бренда, тыча пальцем себе в грудь. — У меня? У меня нет гордости? Так вот, значит, как ты считаешь? Что ж, это дурно пахнет. Что прикажешь мне делать, Шелли? Отшвырнуть единственного человека, которого я люблю, только для того, чтобы удовлетворить свою гордость? Знаете что, мисс Шелби Тейт? Полагаю, вы не любите Куинна. Более того, вы ни малейшего понятия не имеете, что такое любовь.
Шелби спрятала лицо в ладонях и печально покачала головой.
— О, Бренда, прости меня! Я не хотела. Правда, не хотела. — Она опустила ладони и посмотрела на подругу, — Я просто сорвалась, обижая всех, все руша. Думаю, я не вполне настоящая для настоящей жизни. Я слишком боюсь по-настоящему жить настоящей жизнью. Я… я ни на что не гожусь!
Бренда обняла плачущую Шелби, укачивая ее, как ребенка, и давая ей выплакаться. Просто давая выплакаться.
Прошло довольно много времени, прежде чем они рука об руку поднялись по ступенькам. Бренда пошарила в сумочке в поисках ключа, а Шелби в последний раз высморкалась.
— Это наш телефон? — спросила Бренда, бросив взгляд на часы. — Почти полночь. Нет, подожди… это не наш телефон, это у Куинна. Интересно, кто звонит ему так поздно ночью?
Шелби посмотрела на дверь Куинна, представляя, как он просыпается, его темные волосы взъерошены, тяжелые веки полузакрыты — так он смотрел на нее после их любви, — а на губах появляется улыбка.
Она обхватила себя руками, неожиданно вспомнив, как ее горничная Сьюзи сказала, что после смерти жены от Джима осталась всего лишь половина. Тогда это показалось Шелби таким печальным, но только сейчас она поняла, что это на самом деле означает. Она — половина женщины без Куинна и, вероятно, остаток жизни проведет половиной женщины.
И все равно это больше того, чем она была до своего появления в ресторане Тони.
Может ли она оставаться только половиной женщины? Неужели думает, что готова пересечь коридор, постучать в дверь Куинна и поговорить с ним о том, что знает? Готова ли провести все оставшиеся ночи одна, весь остаток жизни одна? «Перед отъездом, — торопливо сказала себе Шелби, — я признаюсь ему перед отъездом. О Боже, пусть он расскажет первым! Если он действительно любит меня, пусть расскажет первым… «
— Не представляю, кто это. — Шелби вошла за Брендой в квартиру, в последний раз бросив на дверь Куинна долгий, тоскливый взгляд и даже услышав, как его голос, низкий и хриплый, ответил на звонок. — Да он мне и не скажет. Он вообще ничего мне не скажет…
Если бы Куинн услышал последнее грустное замечание Шелби, он бросил бы телефон, побежал к ней и все рассказал, умоляя о прощении. Но он не слышал Шелби и не мог рассказать ей всего, потому что всего не знал.
Но может, теперь, после звонка Грейди, он наконец узнает обо всем.
— Что ты узнал? — спросил Куинн, как только Грейди — представился агентом 006, гораздо лучшим по сравнению с «Бондом, Джеймсом Бондом».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85