посадить тенистые деревья вдоль городских улиц. Деревья выросли, тень давали прекрасную, но их корни вздыбили тротуары во всем Восточном Вапанекене — от края до края. Однако неровные тротуары служили достаточной причиной, чтобы пройтись, держась за руки или обнимая молодую женщину жестом защитника за талию.
— По-моему, они просто любят поговорить, — успокоил Куинн Шелби, а может, и не слишком успокоил. Ведь когда человек получает письма с угрозами, чтобы обрести хоть подобие покоя, нужно хотя бы выяснить, кто их посылает. — Но вообще-то никогда не знаешь наверняка, — добавил он, считая не лишним это маленькое «сомнение».
Шелби кивнула, глядя под ноги.
— Сегодня я очень много об этом думала, — призналась она Куинну. Шелби не сказала ему, о каких разнообразных вещах ей сегодня пришлось размышлять, ни о том, как нервничала и до сих пор нервничает. — Об их проблемах, конечно. Уверена, если бы им удалось собрать денег на мемориал, то мэр Бробст разрешила бы поставить его в парке.
— Правда? — Куинн сдержал улыбку.
И как он раньше не догадался? Поставьте перед человеком вроде Шелби Тейт проблему, и самым естественным способом ее разрешения станет сбор средств. Возможно, даже благотворительный бал.
Он попытался представить себе завсегдатаев на балу. Лысеющих или с длинными, лохматыми кудрями. С раздутыми от пива животами. С головы до ног в татуировках. А когда они попросят оркестр сыграть какую-нибудь ветеранскую мелодию, заметно будет, что у них отсутствует не один зуб. Нет. Этого Куинн не мог вообразить.
Он предложил другое решение.
— Полагаю, они могли бы устроить, например, распродажу мотоциклов. Но, Шелли, понадобится уйма пирожных и печенья, чтобы получить сумму, необходимую для памятника.
— Для стены, — поправила его Шелби. — Сегодня днем я разговаривала с завсегдатаями. Они хотят стену, разделенную на две части. Одна — для тех, кто служил, вторая — для тех, кто умер. Ты знал о том, что в той войне такой город, как Восточный Вапанекен, где живет около четырех или пяти тысяч, потерял шесть человек? А еще тридцать семь служили. По-моему, это поразительно и печально.
— Печально, но не удивительно, — возразил Куинн. — Были призваны ребята, не ходившие в колледж, а работавшие на местных фабриках и заводах. Убежден: было больше сыновей, которые пошли по стопам своих отцов, чем тех, кто мог получить отсрочку из-за колледжа. Ты права, Шелли, правы и завсегдатаи. Им нужен памятник.
«Если только кто-то из них не послан тебе загадочное письмо», — мысленно добавил он,
— Рада, что ты согласен. Тогда купишь билет на наш ужин?
— На что? Меня не было всего полдня. Я что-то пропустил?
Они уже дошли до их дома, и Шелби посмотрела на ступеньки, ведущие к двери, потом на Куинна.
— Ой, я и забыла. Гарри, которого, разумеется, простили, сегодня вечером в гостях, и меня попросили не возвращаться раньше десяти. Хочешь поговорить здесь? — Шелби указала на ступеньки.
— Почему бы и нет, но наверху у меня в холодильнике нас поджидает холодное пиво.
Шелби улыбнулась.
— Хорошо, — отозвалась она, и Куинн понял, что это ответ совсем на другой вопрос. На вопрос, стоявший между ними почти с самого начала, — тот, на который Шелби частично ответила сегодня утром.
У него в квартире она уселась на диван, скинула лодочки и, поджав под себя длинные нога, наблюдала, как он достает из холодильника две бутылки пива, а потом запоздало хватает из горки единственный высокий стакан, украшенный мелкими синими птичками в типичном стиле миссис Бричта.
Шелби была не совсем уверена в правильности своих поступков, не до конца сознавала, зачем вот-вот собиралась это сделать. Она только знала, что наслаждается, находясь здесь, с Куинном, непринужденно болтая, ощущая себя на грани между умиротворяющим чувством, что не нужно вести себя хорошо, и желанием вести себя как можно хуже, — во всяком случае так, как не подобает обрученной даме.
Был ли Куинн ее приключением? Из-за этого ли Шелби уехала из Филадельфии? Искала ли она настоящей жизни или просто настоящего человека? Другими словами, полную противоположность Паркеру Уэстбруку Третьему. Мужчину, который не боялся бы выразить свои желания, мужчину, способного защитить ее и наслаждаться ее обществом, мужчину, не интересующегося ни ее происхождением, ни богатством, мужчину, желающего заниматься с ней любовью до тех пор, пока у нее не потемнеет в глазах.
Мужчину, в которого Шелби глупо влюбилась, зная, что в тот момент, когда признается ему, он или сбежит далеко и быстро, или улыбнется плотоядной улыбкой и она увидит, как его серые глаза вспыхнут в предвкушении долларов.
Стоило ли ей рискнуть, чтобы узнать об этом? Возможна ли еще одна реакция, не предусмотренная ею? Влюбился ли Куинн в нее? Или просто путешествовал по стране, писал свои книги и развлекался в каждом городе?
Шелби взглянула на Куинна. Он налил пива в стакан и подал ей.
— Так расскажи про ужин, который вы планируете.
Шелби нахмурилась, пытаясь вспомнить, о чем они говорили. Это было нелегко, когда Куинн сидел рядом с ней в почти темной комнате и его лосьон после бритья щекотал ее обоняние, а тепло длинного, гибкого тела проникало во все поры.
— Ах ужин, — промолвила она, сделала глоток пива, поморщилась и вспомнила, что никогда не любила этот напиток. Шелби поставила стакан на маленький кофейный столик — на подставку. — Ну так вот, я думала об этом несколько дней… так, ничего особенного. Но сегодня, когда Тонн пребывал как будто в удивительно хорошем настроении, я попросила его.
— Устроить у себя в ресторане ужин с целью сбора средств?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85