Джозеф снова сел, размял пальцы. Коснулся открытого альбома.
Нахмурился. Встал.
Фрэнсис переставил скамейку.
— Боже мой! — тихо простонала Шелби. — Они как два бегемота в розовых пачках, танцующие «Лебединое озеро».
— Скверная девчонка, — хмыкнул дядя Альфред, — Скверная, скверная. Я предпочитаю рассматривать их как двух… э… больших почитателей музыкального театра.
Джозеф сел, снова размял пальцы. Проверил орган, взял несколько аккордов. Нахмурился. Встал. Фрэнсис… видимо, ясно, что сделал Фрэнсис.
— Как ты думаешь, Джозеф и его помощник будут готовы к последней смене? — спросила Шелби, оценивая юмор ситуации.
— Дорогая, а тебе не все равно? — Дядя Альфред перекинул через руку белоснежное полотенце и снова пошел открывать дверь. — А, Куинн, мой мальчик. Кто тут у тебя?
Ладно, ничего. Меня попросили найти ближайший продуктовый магазин и купить несколько дюжин помидоров. Энтони так добр, что одолжил мне ключи от своего грузовичка, поэтому я не признайся ему, что никуда не ездил уже двадцать лет. А ты пока можешь занять мое место.
Шелби услышала имя Куинна и немедленно начала проверять прическу, желая убедиться, что из узла на затылке не выбился ни один волосок. Потом было оправила юбку своего мягчайшего сиреневого костюма от Армани. Однако, сообразив, что делает, она остановилась, прежде чем Куинн заглянул за перегородку и сказал:
— К вам пришли посетители, мисс Смит, но их смутила табличка «Закрыто». Я решил, что надо их выручить.
— Посетители?
Шелби с тревогой подумала, что, поскольку все знают, где она, Сомертон и Джереми приехали за ней. Или Паркер. Боже, взмолилась она, только бы не Паркер…
— Мисс Смит? — сказал подросток, которого Шелби, выйдя из-за перегородки, не узнала. Рядом с ним у входа стоял еще один мальчик, отмытый до блеска и гладко причесанный, тоже в рубашке и пристегивающемся галстуке. Обратившийся к ней паренек держал в руке букет цветов.
— Да, — растерянно ответила Шелби, потом увидела в руке у второго сложенные листы бумаги и вспомнила: — Ах да! Сегодня же пятница.
— Да, мэм, — согласился тот, кого, видимо, выбрали спикером, оттянув слишком тугой воротничок, а затем одернув слишком короткие рукава. Не оставалось сомнений, что с тех пор, как эти мальчики в последний раз надевали свои белые рубашки, прошло значительное время, но они, хоть и чувствовали себя не в своей тарелке, выглядели очень мило, и Шелби захотелось обнять их.
— Это мне? — Она указала на цветы.
— Да, мэм. Мы с Джимми, значит, ну, наши мамы сказали, что дамы любят цветы. И сочинения тоже принесли, Мы оба их написали, сами.
— Только моя сестра, Джек, набрала их на компьютере, — добавил Джимми, явно усвоив урок честности. — Она сказала, что они очень неплохие.
— Уверена, что так и есть. — Шелби взяла у них сочинения и положила букет на сгиб локтя. — Ваши родители должны очень гордиться вами. Я точно горжусь. Очень, очень горжусь вами обоими.
— Да, мэм. — Джимми склонил голову. — Как сказал вчера вечером Ричи, мы, ясное дело, усвоили этот урок. Особенно Ричи. Его отец просто разозлился до чер… э… очень сильно рассердился. Ему месяц запретили ходить в торговый центр. Я-то только траву подстригаю. Родителям, своей тетке и одному из соседей. Но это ничего, — поспешно заверил он. — Я хочу сказать, что мы поступили плохо, правда, Ричи? И получили по заслугам.
— Да уж, по заслугам мы точно получили, — от всей души согласился Ричи и улыбнулся, когда Куинн от избытка чувств взъерошил его аккуратно причесанные волосы. — Ну ладно, нам пора, да, Джимми? Нужно вернуться домой, пока нас никто не видел.
Джимми состроил рожицу и закатил глаза.
— Слишком поздно. Джен меня сфотографировала, когда я вышел из ванной.
Куинн расхохотался. Шелби поцеловала мальчиков в щеку, и они, улыбаясь, убежали.
— Это того стоило, — сказал он Шелби, которая не поднимала головы и делала вид, что рассматривает маргаритки. — Ты молодец, Шелли. Такие уроки должны получать как можно больше детей, а также родителей, которым не безразличны их дети.
— Угу. — Шелби пошла к раздаточной стойке, взяла высокий стакан и поставила в него цветы. Три странички сочинений она все еще держала в руках, но понимала, что не может развернуть и прочесть их сейчас.
Как же она любит это место, эту жизнь! Здесь есть все то, о чем сказал Джим Хелфрич. Настоящее. И завтра это станет воспоминанием.
Куинн остановился у Шелби за спиной и положил руку ей на плечо.
— Эй, с тобой все в порядке?
Она покачала головой, и слезы скатились по ее щекам.
— Нет.
Он развернул Шелби к себе и, приподняв ей подбородок, заглянул в глаза. Неужели это обитательница Мейн-лейн? Эта на удивление эмоциональная женщина, которая плачет, потому что два подростка причесались и подарили ей цветы? Эта женщина, которую Куинн любил с такой силой, что сам до сих пор удивлялся. Любил ее сердце, ум, душу.
— Ах, моя милая! — Он притянул Шелби поближе и положил голову себе на плечо. — Все хорошо. Обещаю, все будет хорошо, просто прекрасно.
Шелби держалась, держалась изо всех сил, стараясь обуздать свои эмоции. Завтра она уедет. К завтрашнему дню она все скажет Куинну, и он скажет ей… что бы он ни решил ей сказать. К завтрашнему дню она вернется к своей прежней жизни. К завтрашнему дню она может остаться одна.
И тут вдруг — чудо из чудес — любящий точность Джозеф наконец нашел удобное положение на своей мягкой скамье, достойное место для своей музыки, точное место для огромного стакана, который Фрэнсис поставил на орган — на случай, если кто-нибудь захочет заказать какую-то особую песню.
И тогда — неужели этот день исчерпал еще не все свои чудеса?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85