Они едва понимают, чего хотят. — Она встала и положила миску в бадью с остальной грязной посудой. — Другие родители помогают своим детям избрать наилучший путь, по которому они могли бы следовать всю свою жизнь. Почему ты думаешь, что я менее состоятельна?
— Возможно, твой отец мог бы дать тебе дельный совет.
Она заметила, что он не ответил на ее вопрос.
— Мой отец даже не знает, где мы находимся.
— Почему?
Она открыла сумку, которую брала с собой в лес этим утром, и высыпала все растения и корни на стол.
— Я не отправила ему ни одной весточки — точно так же, как и он не поинтересовался моей судьбой. Когда я впервые выходила замуж, нас у родителей было пятеро девочек. После этого у моей матери родились еще две. Всех девочек или выдали замуж, или поместили в монастырь, за каждой дали какое-то приданое. Как семья и ожидала от меня, я помогла найти мужей для трех моих сестер. Мой долг тем самым выполнен с лихвой. — Она понюхала корень мандрагоры, затем спокойно продолжила: — Тем не менее я не отважусь появиться в доме отца, где он мог бы, наверное, оказать мне радушный прием. Мое теперешнее положение делает это совершенно невозможным.
— Грустно звучит, — громко сказал Хью.
— Вовсе нет, это вполне естественно, — ответила Эдлин. — Ты родился в такой же бедной семье, как и моя. Смогли бы твои родители принять тебя обратно в свой дом?
— Нет, но ведь я уже взрослый мужчина!
— Ах, как это верно!
Заметил ли он ее насмешку? Вряд ли. В нем было слишком сильно мужское начало, чтобы он когда-нибудь смог понять мысли женщины. Она ведь тоже была взрослой женщиной. Так же, как и у него, ее убеждения окончательно сложились, а многое из того, что она собиралась совершить, выполнено. Но ее маленькие победы не были сродни победам мужчин и потому не многого стоили.
Ее всегда приводило в ярость то, что средства, которыми мужчины пробивали свою дорогу в жизни, полагая, что их образ действий единственно правильный, были определены устройством того мира, который они сами же и создали так, чтобы он обслуживал только их нужды и потребности. Женщинам приходилось по мере сил приспосабливаться к этому миру, учиться понимать мысли и желания мужчин. Если женщина терпела неудачу, то ее наказывал ее же мужчина. Если терпел неудачу мужчина, то ее наказывали вместе с ее мужчиной. У женщин не было своей судьбы.
— Возможно, сэр Дэвид согласился бы высказать хотя бы свое мнение? — сказал Хью.
На этот раз его голос прозвучал не так решительно. Возможно, в конце концов он постарался понять ход ее мыслей. Она без труда представила себе морщину, которая пролегла у него на лбу, его светло-карие глаза, иногда казавшиеся зелеными, и вызывающий настороженность изгиб губ.
Ей удалось все это представить, не глядя на него, так живо, что она стала проклинать себя за эти неотвязные мысли. Как смеет она знать его настолько хорошо, что столь просто может предсказать его реакцию? Ах да, еще будучи девчонкой, она провела долгие часы, изучая его — и его твердые губы, полные чувственных обещаний, и то, как он резко откидывает свои светлые волосы, нависающие на лицо, и как, насупившись, он сурово смотрит исподлобья, когда принимает чей-то вызов, кажущийся ему дерзким.
Но ведь она должна бы уже подзабыть все эти ненужные подробности. С тех пор прошло так много лет. Жизнь изрядно потрепала ее, и, черт возьми, она не таскала повсюду за собой его образ словно икону.
Эти рассуждения привели ее к весьма неприятной мысли. Если она не могла столь хорошо его помнить, то, значит, она все время наблюдала за ним здесь, в своем хранилище. Наблюдала не как за пациентом, а просто как за мужчиной, заслуживающим ее внимания. Она сама себе не верила. Неужели разум ее настолько слаб, что она допустила это? И тем не менее она могла безошибочно предсказать, как он будет действовать в любую минуту и реагировать на что угодно.
Она ненавидела себя за это и ощущала это с такой силой, что внезапно почуствовала головокружение. Оказывается, болезнь сильнее ее и по-прежнему прочно сидит в ее крови. Она-то размечталась о полном излечении. А это, похоже, навсегда! И ей уже не справиться с собой?! Она чувствовала себя более униженной, чем когда ее вышвыривали из собственного замка.
— Надеюсь, то, что ты бормочешь там про себя, подтверждает, что моя идея хороша. — Голос Хью прозвучал так, как будто он безоговорочно верил в это.
Сортируя клевер, она сложила его в кучку и принялась обирать пушистые малиновые цветки.
— Когда я жила у леди Элисон, она и сэр Дэвид относились ко мне с величайшей добротой. Я могу испытывать только глубокое уважение к их мнению, но боюсь, что я не в состоянии обратиться к ним. Это совершенно неприемлемо для меня.
— Такая безмерная гордость обыкновенно не свойственна женщинам.
Ее руки непроизвольно сжались в кулаки, и ее тут же обдало резким, свежим запахом весеннего клевера. Разжав руки, она стерла липкую зелень с ладоней. Негромко и как-то безнадежно она произнесла:
— Моя гордость — это все, что у меня осталось, и она поддерживала меня до сих пор на протяжении довольно долгого времени. Зачем же мне отказываться от нее?
— Ты слишком независима, — безапелляционно заявил Хью.
— А чья в этом вина? — Ее движения вдруг стали резкими, она одним взмахом набросила тонкую ткань на стол и вывалила на нее цветки.
— Возможно, моя.
Она почти не расслышала его слова, а если и расслышала, то не поняла, что он имел в виду, не пожелав и вдумываться.
Он продолжил начатую мысль:
— Когда закончится эта война, несколько владений отойдут ко мне вместе с моим титулом. Тогда я смогу заняться воспитанием твоих сыновей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119