Прочно упираясь ногами в пол, она обрела большую способность двигаться, да так, что на этот раз он застонал, и низкий гулкий звук пронесся как рев крупного животного во время гона. Она задала ритм и заставила Хью подчиниться ему. Когда она слышала его безумный рык, она откидывала назад голову и громко смеялась.
Он уронил их обоих и наконец подмял ее под себя. Мышцы ее бедер мелко дрожали от усилий, которые она только что прилагала… или это был продолжающийся ток жизни между ними, так ослабивший ее?
— Ты моя. — Он положил ее ноги себе на плечи и начал последний штурм. — Моя! Моя!
Эти слова как зов крови!
— Моя!
Как заклинание.
— Моя!
Она вцепилась в его волосы, свисавшие ему на спину, и дергала их до тех пор, пока он не открыл глаза и не посмотрел ей в лицо. Неистовая, разгоряченная его требовательным порывом, страстью его жаркого тела, она произнесла:
— Мой! — и притянула его вниз, к себе, чтобы сомкнуть его губы со своими.
Это было не что иное, как полное обладание, одержимость желанием, и он это признал. Он оторвался от ее рта и с яростным криком довел ритм до невозможного. Она сквозь кожу почувствовала, как мускулы его тела напряглись и натянулись. Она увидела, как на его губах появилась странная полуулыбка и каждая черта его лица приобрела отметину муки наслаждения. Когда он наконец излился в нее, в воздухе над ними парило только ее имя:
— Эдлин, Эдлин…
Они упали измученной грудой тел. Это их соединение, как и все, что они сказали друг другу, несло в себе смысл изучения друг друга, но у Эдлин не осталось ни сил, ни желания заниматься этим теперь. Все, чего ей хотелось в этот момент, — только плыть по течению, ловя отголоски упоительных судорог наслаждения.
Когда он освободил ее, она пожаловалась лишь слабым подобием стона.
— Пожалуй, я тебя совсем расплющу, — прошептал он и натянул на нее меха.
Они не могли заменить его, и она ожидала, что он вернется и согреет ее лучше всяких мехов. Но он не пришел, и Эдлин чуть приоткрыла глаза, чтобы видеть, что он делает.
Хью одевался, и очень жаль, потому что он ей больше нравился нагим.
Он заметил, что она подсматривает за ним, и, когда застегнул ремень на поясе, то опустился возле нее на колени.
— Видишь, я же говорил, что ты колдунья.
Зарывшись лицом в меха, он поцеловал ее грудь, ее пупок, ее подбородок.
— Можешь оставить две вещи из своего имущества, какие хочешь, прежде чем я сожгу остальные.
Ей казалось, что он особенно не задумывался о значении тех вещей, которые она хранила, находясь в монастыре, но она его за это и не винила.
Его голос смягчился, и он вкрадчиво сказал:
— Могу ли я что-либо еще сделать для тебя?
Откажись от своей страсти к сражениям, — мгновенно всплыло в ее мозгу, но этого она не сказала. Эдлин была слишком умна для того, чтобы даже в столь удачный момент требовать невозможного.
— Нет, разве что ты сможешь вернуть сию секунду моих сыновей из паломничества, — пробормотала она.
— Они же должны вернуться совсем скоро или я ошибаюсь? — спросил Хью. — Ничего, мы их подождем.
Поразительно, но ей раньше не приходило в голову, что Хью не будет ждать.
— Знаю, но… хочу видеть их теперь. — Она неожиданно расплакалась, как маленький ребенок, и тут же замерла в ожидании, что Хью станет над ней смеяться.
Вместо этого он подоткнул одеяла вокруг ее плеч.
— Поспи. Не думай об этом. Я обо всем позабочусь. Я еще выиграю наше сражение, миледи. В этом ты никогда не должна сомневаться, — добавил он, улыбаясь.
Спокойствие и уверенность мигом исчезли, и она запальчиво воскликнула:
— Не раньше, чем наступит тот день, когда ты станешь ценить мир так же, как ты любишь звон мечей!
— Борьба за правое дело — это достойное занятие, — спркойно продолжал настаивать он.
— Есть не один, а много способов выиграть сражение, милорд. И для этого вовсе не следует проливать столько крови. Только подожди, — она вздохнула, — и я это докажу.
* * *
— Ах! — Эдлин рылась в метке со своими вещами и наконец вытащила те две самые дорогие ей, памятные вещи. Она вытерла этими кусочками ткани лицо и вдохнула хранимый ими аромат. Потом она бережно сложила их и спрятала в уголок.
Но что-то у нее должно было все-таки остаться, хотя бы для того, чтобы прикрыть наготу. Верхней одежды, которую она нашла небрежно брошенной на скамье, явно недостаточно. Хью взял с нее слово больше ничего не оставлять из того, что лежало в мешке, но ведь он, наверное, не имел в виду, чтобы она ходила нагишом.
Сделав этот разумный вывод, она достала из мешка свое старенькое коричневое платье, которое носила каждый день в монастырском хранилище, и оделась.
Теперь она готова… к чему, собственно? Полдень давно прошел, так что она подкрепилась хлебом и элем, которые ожидали ее на столе. Покончив с едой, она постояла посреди шатра в нерешительности. Уйти или остаться? Если она выйдет, то не станут ли люди Хью усмехаться, глядя на нее, когда она пойдет по лагерю, и зубоскалить над тем, что она так поздно встала? Может быть и хуже того. Не станут ли они неодобрительно отворачиваться при ее появлении, считая, что вдова Робина недостойна быть женой их лорда?
И что она сможет объяснить в монастыре, когда туда явится? Она растянула на сундуке в прошлом роскошное подвенечное платье. Вот, пожалуйста, пятнышко на подоле. Хуже того, что скажут монахини? И что делать с зелеными травяными пятнами на белых чулках и грязью на расписных кожаных туфлях? Монахини с такой радостью одолжили ей эту одежду, движимые чувствами благотворительности. А как она станет возвращать все это в виде лохмотьев? Монахини, разумеется, станут ее поучать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119